Смертники Восточного фронта. За неправое дело
Шрифт:
Шерер и Метцелаар шагнули внутрь и с хмурым видом сели рядом с радрістом.
Глава 22
По мере того как обстрел усріливался, они чувствовали себя все больше и больше оторванными от остального мира. Телефонные линии были перерезаны. На радиочастотах царріли помехи. Вестовые погибли.
Каждая укрепленная точка отбивала атаки противника. «Вена-1» пала. «Вена-2» пала. «Бромберг» пал. В укрепленном пункте «Гамбург» оператор сказал: — Докладывает «Слесарь». На данный момент все тихо. Никаких признаков наступательных действий со стороны врага.
Увы, никакой тишины не было и в помине. Оператор был вынужден перекрикивать грохот. Он сказал «все тихо» лишь потому, что снаряды рвались в нескольких сотнях метров от них,
В любом случае, таково было общее положение дел, час за часом. Впрочем, нельзя было исключать и вероятность того, что русские в самые ближайшие часы перенаправят обстрел, и тогда «Гамбург» примет на себя всю мощь их огня, как то уже бывало и раньше.
Однако «Гамбург» не привлекал к себе внимание противника вот уже несколько дней, с того самого момента, как русские возобновили свои действия против осажденного города. Хазенклевер нервничал по этому поводу, поскольку их укрепленный пункт служил своего рода ключом к мосту через Ловать. Чего же ждут эти русские?
Время шло.
Время и жестокое кровопролитие — вот две главные, хотя и противоборствующие силы в любой зоне боевых действий; в условиях же длительной осады обе приобретают новые масштабы.
Сидя, словно в норе, в глубинах «Гамбурга», Кордтс и Шрадер несколько раз сразились в шахматы. Игра, как правило, заканчивалась быстро, ибо оба не могли сосредоточиться. Занятие не самое веселое, хотя и неплохо помогало убить время. Однако ни тот, ни другой не курил, равно как оба не могли заставить себя часами сидеть, тупо уставившись в пространство, разговаривать, перебрасываться в карты или в очередной раз от нечего делать чистить оружие. Время от времени их игру прерывал обстрел, или тревога, или Хазенклевер, которому что-то было нужно, или нечто другое, малозначащее. А еще раз в несколько часов наступала их очередь заступать в караул на огневых точках рядом с мостом.
А еще их отвлекали собственные мысли по поводу того, как можно играть в шахматы, когда враг поливает их беспощадным огнем, играть, ловя на себя недоуменные взгляды товарищей, многие из которых были ранены. Земля сотрясалась под ними, фигуры разлетались с доски. Они подбирали их и вновь расставляли по клеткам — там, где те только что, как им казалось, стояли. Иногда они просто наобум снова ставили их на доску и молча возобновляли игру уже с новой расстановкой сил.
А еще их отвлекал некий антагонизм, хотя со временем он заметно ослаб. Шрадер был зол и оставался зол, хотя постепенно убедил себя в том, что, возможно, сам виноват в том, что Кордтс не проведал в госпитале Крабеля. Наверно, этот парень прав, следовало ему напомнить. Хотя, с другой стороны, почему этот болван сам не додумался, когда был в госпитале? Мысли путались у Шрадера в голове, и он просто продолжал злиться, и лишь усталость и однообразие их существования смягчали эту злость. Ему казалось, что если он будет играть с Кордтсом в шахматы, то, возможно, его мнение об этом типе изменится в лучшую сторону и тогда Кордтс будет меньше действовать ему на нервы. Однако оказалось, что поскольку он сам почти утратил способность мыслить ясно и трезво, то какая разница, что он думает о солдате, который сидит напротив него за шахматной доской. В общем, Шрадер продолжал страдать от собственного дурного настроения, что, в свою очередь, мешало ему сосредоточиться как на мыслях по поводу Кордтса, так и на фигурах. Впрочем, на месте Кордтса мог оказаться любой из их взвода, их роты, с которым он точно так же убивал бы время за игрой. Говорили они мало. Время от времени Шрадер
Его постоянно мучил вопрос, что не дает Шрадеру покоя, что гложет его изнутри, исподволь подталкивает к нервному срыву или какому-нибудь опрометчивому поступку. Впрочем, какое ему до этого дело. Голова по-прежнему давала о себе знать постоянной болью. Нередко он откидывался к стене и, закрыв глаза, сидел так до тех пор, пока Шрадер не обращался к нему с очередным вопросом. Случалось, он даже засыпал, а когда просыпался, Шрадера рядом с ним уже не было. В голове его постоянно роились какие-то спутанные мысли; казалось, будто мысли эти удерживались на месте пудовыми якорями, цепи которых тянулись к его внутренностям.
Хазенклевер позвал Шрадера; Шрадер поднялся с места и подошел к наблюдательной щели, возле которой стоял Хазенклевер. Кордтс прислонился к стене, прижался к ней щекой — той стороной головы, которая болела меньше, и подумал, что ему не мешало бы вздремнуть. Если вдруг будет тревога, его тотчас разбудят. К глазам его подступили слезы, впрочем, такое случалось с ним довольно часто, и он почти перестал их замечать. Открыв глаза, он увидел рядом с собой Фрайтага и еще одного солдата. Оба сидели в углу, тупо уставившись на коптилку. Казалось, будто оба спят с открытыми глазами.
И тут ожила радиостанция, разразившись шипением и треском, словно кто-то забыл снять с плиты сковороду. Радист подался вперед и взял наушники.
В припадке какого-то равнодушного отчаяния — отчаяния, что владело им так давно, что он уже не мог вспомнить, что стало ему причиной, — Кордтс поднял ногу и толкнул доску. Та перевернулась, фигуры раскатились по полу, смешиваясь с осколками снарядов, что сверху скатились к ним в блиндаж по ступенькам, и прочим мусором, который либо набросали люди, либо он сам свалился со стен и потолка. Этот бессмысленный поступок моментально вызвал в нем легкий дискомфорт; устыдившись самого себя, он тотчас нагнулся и принялся подбирать с пола фигуры, а собрав, сложил их небольшой кучкой в углу. Те, кто сидел рядом с ним, оставили его действия без внимания. Если они и удостоили его взглядом, то лишь потому, что он пошевелился и тем самым внес какое-то разнообразие в бесконечные часы отупляющего бездействия. Ему вновь вспомнился Молль, и он усмехнулся. Правда, смешок получился чем-то средним между выдохом и негромким рыком. Вот уже две недели прошло, впрочем, точно он сказать не мог, и это была лишь малая часть по сравнению со временем, проведенным у Холма. На какое-то мгновение он задумался — нет, конечно, не впервые, и тем не менее при одной только мысли об этом у него перехватило дух. И хотя свинцовая сила внутри его тела впитала осознание этого факта, все равно само осознание давалось нелегко.
Он отметил, что вышел из ступора и теперь совершает движения, причем с какой-то удивительной точностью, одну за другой поднимает с пола фигуры и складывает их кучкой у стены, не потрудившись даже положить их назад, в небольшую картонную коробку, как то делал Шрадер. Где она, куда она подевалась, пресловутая немецкая аккуратность? В глубине укрепленного пункта «Гамбург» висел дым. Кордтс сделал несколько шагов и встал над Фрайтагом и Касмером. От коптилки вверх поднимались спирали маслянистого дымка. Пол вибрировал, хотя и не настолько, чтобы кто-то потерял равновесие. Кордтс не стал протягивать руки, чтобы удержаться на ногах, а просто слегка согнул колени — так, чтобы его голени поглотили вибрацию.
— Как дела? — спросил он.
Фрайтаг пожал плечами и попытался изобразить улыбку.
— Не знаю, — ответил он.
— Ну и ладно, — произнес Кордтс, ощутив на короткое мгновение слабый прилив сил, что волной прошел по его телу. Он усмехнулся и ногтем потрогал бронзовый щиток у себя на рукаве. Фрайтаг тоже негромко рассмеялся, полагая, что понял, что Кордтс хотел сказать этим жестом, а даже если не понял, то какая разница. Подняв руки, он посмотрел на свой собственный щиток. Темная бронза тускло поблескивала в полумраке блиндажа в слабом свете коптилки.