Смертоцвет
Шрифт:
— Я теперь тоже большой человек, — ответил Герман. — И вы. Мы все теперь большие люди. Настают, Митрич, другие времена. Совсем другие.
— Твоими, барин, устами да мед бы пить, — Митрич вздохнул, закашлялся и снова сплюнул.
— А что, смогли бы вы снова работать, если бы завод восстановить? — спросил Герман, глядя на руины бывшего управления. Они как раз вышли на центральную площадь, где в центре все еще виднелись остатки стеклянной беседки. Впрочем, от нее остались лишь три покосившиеся колонны, торчащие из озера оплавленного черного стекла. Саперы генерала Ермолова и его
Сейчас это место выглядело, словно филиал ада на земле, да, собственно, и было им. Развалины зданий, черная пропеченная земля, на которой так и не выросло ни травинки, воронки от снарядов. Пара дней ушла тут только на то, чтобы убрать и сжечь трупы бесов — и людей.
Митрич немного подумал над вопросом Германа.
— Красильщиков не осталось, — сказал он задумчиво. — Все погибли, и Монтойи нет. Придется все заново начинать. Новых где-то нанимать. И вообще, новых мастеровых принанять придется, а как-то старые с ними будут? С магией-то?.. Не знаю…
Навстречу ему попалось двое из мастеровых, они сняли шапки, но взглянули на Германа неприветливо. Словно знали, что ничего хорошего ждать от него не приходится.
Герману вдруг ужасно захотелось сделать им всем что-то хорошее. И то сказать: судьба связала его с этими темными людьми накрепко, теперь им поневоле нужно было быть вместе и заодно. Но как этого достигнуть? Они, поди, до сих пор каждого шороха боятся и не верят никому. Да и правильно делают, в сущности.
— Вот что, Митрич, — сказал он. — В другой раз я сам вам водки привезу, только ты уж проследи, чтоб поровну всем досталось, и чтобы безобразий никаких не было. И это… запомни, вы у меня обязательно будете свободными. Понимаешь, Митрич: свободными!
Он взял старика за плечи и слегка встряхнул. Тот уставился на него, выпучив глаза, словно на помешанного. Герман сам устыдился своего дурацкого порыва и отпустил.
— И это, собери мне список, чего еще в первую очередь нужно, ну, помимо водки, — сказал он, отвернувшись в сторону. — Я все передам, а что-то и сам раздобуду. Нам теперь нужно помогать друг другу, очень уж много кому мы поперек горло встали.
— Помогать, это дело хорошее, — проговорил Митрич с некоторым сомнением. — Ладно, поспрашиваю ребят. Вот только не тянулось бы это все так долго…
Они двинулись по дорог обратно к заставе. Герман закурил трубку.
— Что ж, барин, переночуешь, что ли, у нас? — спросил Митрич. — Господского дома тут нет, но уж какую ни есть отдельную комнатку тебе найдем.
— Нет, благодарю, — ответил Герман. — Мне сегодня еще в одно место нужно поспеть.
* * *
— Входите-входите, — произнес князь Кропоткин, когда его дряхлый, едва переставляющий ноги лакей провел Германа в знакомый уже кабинет. — Пришли взять у меня еще один урок, или просто поболтать со стариком?
— Скорее первое, — ответил Герман. Он был у князя уже дважды, сперва хотел получше разобраться, как обращаться с дворянской шпагой. Затем — обучиться призывать чародейную стрелу.
Последнее
— Ну, тогда садитесь, рассказывайте, — князь сделал приглашающий жест, указав на кресло. — Что хотите освоить на этот раз. Стрела у вас тогда славно получилась, я в юности не так быстро научился.
— Спасибо, — Герман кивнул. — Но на сей раз я хотел бы выучить что-нибудь более мирное… и более эффектное. Видите ли, нечто такое, чем можно блеснуть в обществе. Причем, в обществе аристократов, которых чародейной стрелой не удивишь.
Несколько секунд князь молча внимательно смотрел на Германа.
— Простите, Герман Сергеевич, но блистать в обществе — это несколько не то, в чем я хотел бы оказать вам помощь, — произнес он. — Вам следовало бы уже понять, что этот блеск очень дорого обходится.
— Но мне это нужно для дела, — ответил Герман. — Для дела, с которым и вы некоторым образом связаны.
— Знаете, почему мне пришло в голову отпустить крепостных? — спросил князь, внимательно поглядев на Германа. — Я, пожалуй, расскажу вам эту историю. Никому не рассказывал, а вам расскажу.
Герман сложил руки на колене, приготовившись внимательно слушать. В голосе князя проскочило нечто такое… словно у него перехватило горло.
— У меня была любовница… — начал князь, словно бы через силу. — Нет, не то. У меня была любовь. Настоящая любовь, хотя я этого не вполне осознавал. Она была горничной моей матери. Точнее сказать, она только считалась горничной, а в действительности считалась чем-то вроде ее воспитанницы.
Видите ли, моя мать всегда хотела, чтобы у нее была дочь, но так вышло, что после меня она не могла иметь более детей, и оттого-то она, должно быть, взяла себе в прислугу Асю. Сперва в качестве некой живой игрушки, которую можно наряжать, баловать, учить… Под руководством моей матери, она очень пристрастилась к книгам, сперва к романам о чувствах, а потом и к более серьезному чтению. Я стал проводить с ней немало времени, и вот много ли надо юноше-подростку, чтобы влюбиться, тем более, что она действительно была очень красивой. Ну, а я для нее был сын барина, почти недостижимое существо, так что тут тоже все более чем понятно…
Князь тяжело вздохнул и потер пальцами лоб.
— Она никогда ни о чем меня не просила, — продолжил он с горечью. — Ну, знаете, не выпрашивала подарков, никогда даже словом не намекнула, что хотела бы стать моей женой, хотя сам я этого желал. Кроткое, совершенно неземное существо.
И вот однажды отец давал бал, было запланировано нечто грандиозное, невиданная феерия. Он очень любил эффекты, любил удивлять, пускать пыль в глаза, чего бы это ни стоило, в этом был он весь. О, я хорошо помню тот вечер: был приглашен большой оркестр, играла дивная музыка, а в центре бального зала стоял отец и приводил в действие «Фейерверк Дюбуа». Это несложное заклятье, но он тогда вложил много силы, и это было… очень эффектно. Он тогда всех поразил — некоторые из гостей бала стояли, раскрыв рты, а когда музыка стихла, на зал обрушился гром аплодисментов.