Смертоносная чаша [Все дурное ночи]
Шрифт:
Например, об осени. Осень не создавала проблем. Осенью хотелось думать. Осенью проще всего думать о вечном и подводить итоги прожитого. Осень сама по себе длится вечно. И сама по себе – какой-то итог. Пожалуй, это самая долгая пора года. Во всяком случае, в нашей стране. Зиму просто пережидаешь. Весной живешь надеждами. Летом довольствуешься теплом. А осенью – ни тепла, ни надежд. Просто хочется много-много думать. И, видимо, не случайно я попал в клуб именно мрачным сентябрем. В этот мрачный сентябрь я и любовь свою встретил. Осень подарила мне ее как бы в знак благодарности за хорошее к ней отношение. И как напоминание, что эта любовь
С такими не самыми веселыми мыслями я искал дом Борщевских. Он находился в центре города, но это был уже иной центр. Не пыльный, захламленный, заезженный, задерганный центр – этот находился чуть в стороне, красно-кирпичные негромоздкие дома скрывались в саду. Здесь не мелькали машины, не толпились прохожие. Это было очень удачное место, чтобы жить, с радостью возвращаться домой после суеты прожитого дня, чтобы по-настоящему сознавать: мой дом – моя крепость. И крепость эта здесь выглядела особенно неприступной.
В одну из этих крепостей я и заглянул. В просторном уютном холле, заставленном вазонами с пышной зеленью, сидела не менее пышная вахтерша. Она была румяна, добродушна и удачно гармонировала с пирожком, лежащим перед ней на столе. От пирожка исходил такой дивный запах, что я невольно сглотнул слюну. Вахтерша не удивилась моему визиту в столь ранний час. Но, соблюдая все меры осторожности и безопасности, не пустила меня дальше своего стола и прежде любезно позвонила отцу Стаса. Затаив дыхание, я ждал, захочет ли он меня принять. Я бы ничуть не обиделся в случае отказа.
Поскольку я представился другом Стаса, это подействовало, и через некоторое время я уже поднимался в бесшумном зеркальном лифте, толком не зная, о чем буду говорить с родными убитого. Я боялся этого разговора, ведь никто еще не придумал слов утешения.
Отца Стаса я представлял каким угодно, но непременно солидным мужчиной. И не ожидал увидеть его таким. И даже, грешным делом, подумал, что это домработник.
– Мне бы… Если это возможно… Я бы хотел поговорить с Виктором Михайловичем Борщевским, – виноватым голосом промямлил я, хотя ни в чем не был виноват. Впрочем, на сегодняшний день для родных Стаса все живые были виновны.
– Это я, – ответил пожилой мужчина.
Передо мной стоял маленький толстенький человечек с полысевшей головой и совершенно седыми висками. Я подозревал, что глубокая седина проступила совсем недавно. У него были довольно крупные черты лица, даже грубые, и он абсолютно не был похож на утонченного красавца Стаса, который постоянно излучал какой-то нездешний свет.
– Проходите, молодой человек, – тихим голосом произнес он и толстой рукой указал на комнату.
Сам он пошел впереди, семеня стоптанными домашними тапочками. Он шел, сгорбившись, втянув голову в плечи. Казалось, он с трудом передвигает ноги, и мне стало искренне жаль этого поникшего человека, который в один день потерял все, потому что никакая власть, никакие деньги и никакие связи уже не вернут ему сына. Не исключено, что только в эти дни он понял, насколько пуста жизнь и насколько глупо в ней гоняться за вещами, не способными спасти от настоящего горя.
Мы сели в мягкие плюшевые кресла. За окном нависало темное небо, и в комнате было довольно темно. Но не только из-за погоды – жалюзи неплотно прикрывали окна, создавая впечатление замкнутого пространства, в которое добровольно заключил себя отец Стаса Борщевского. Лишь огоньки в горящем камине немного оживляли интерьер. Камин был небольшой, встроенный в стену, а дымоход опускался над очагом шатровым навесом. В квартире не было излишеств, на какие так падок господин Толмачевский. Да и сама комната выглядела достаточно просто, хотя и стильно.
Я чувствовал, что этот камин не просто архитектурный изыск – это символ семьи, наверняка собиравшейся возле него и в праздники, и в будни. Семьи, которая уже распалась.
Я считал, что время для камина не пришло. Осень еще не дохнула пронзительным холодом. Напротив, она всячески старалась примириться с летом, изредка одаривая нас теплыми днями. Но, видно, отцу Стаса было холодно: он кутался в бежевый шерстяной плед и грелся у камина. А на столике стояла бутылка коньяка, уже наполовину выпитая. И никакой закуски. Я осознавал, как велико горе этого человека. И довольно жестоко, что я непрошеным гостем явился в этот дом, чтобы ворошить прошлое. Но отступать я не имел права, потому что под угрозой была жизнь еще одного человека, очень близкого мне и дорогого.
Отец Стаса кивнул на бутылку, молча приглашая выпить с ним. Мне не хотелось пить: предстоял трудный день, и ясная голова была очень кстати. Но отказать этому несчастному человеку я тоже не мог. Он разлил коньяк в хрустальные рюмки, и я залпом выпил, сразу же почувствовав обжигающее тепло. Мы не проронили ни единого слова. Мы оба знали, за кого пьем.
– Я очень извиняюсь, – вновь виноватым тоном начал я, – очень, но мне необходимо было с вами поговорить, чтобы…
– Не надо, – перебил мою бессвязную речь Борщевский. – Не надо чувствовать себя виноватым. Вы его друг. Отныне все друзья Стаса для меня родные. Боже, – не выдержал он, закрыв лицо руками. – Боже, это я во всем виноват. Я прожил не так… И это наказание… Но почему… Почему мой мальчик?..
Я не знал, что ответить. К тому же я не был другом Стаса, это слишком громко сказано. И все же к этому парню я сразу почувствовал симпатию, хотя и ревновал к Васе. Стас же, похоже, что-то подобное испытывал ко мне. Нас связывали странные, незримые биополя. И не зря ведь именно мне он хотел довериться перед самой смертью. Возможно, попросить помощи. Теперь я обязан ему помочь. Оказывается, друзьями иногда становятся даже после смерти. Чего только не придумает эта жизнь!
– У вас был очень умный, красивый сын, – тихо сказал я. – Вы им всегда можете гордиться.
Отец Стаса с благодарностью посмотрел на меня и еще плотнее укутался в бежевый плед.
– Да, он был прекрасный мальчик, – сглотнув ком, начал он. – Он совсем не был похож на меня. Чистый, совестливый, какой-то неправдоподобно красивый. Он удивительно походил на свою мать. Она… Она была замечательной женщиной. И Стас долго не мог примириться с ее смертью.
Знаете, она была… Какой-то особенно одухотворенной, словно на нее с неба снисходило божественное. Она обожала искусство, музыку. Я мало в этом смыслил и тем более – интересовался. Знаете, как бывает: мало времени, нет желания, жизнь делового человека, который уже не может остановиться и задуматься. Ведь мир совсем другой… Да… Именно она научила Стасика любить прекрасное. И природа или Бог, как хотите, как бы в отместку мне наделили сына такими же утонченными чертами лица и характером, как и у его матери. Я не уверен, нужно ли вам это знать. Видимо, вы недавний друг Стаса. Я прежде не встречал вас в своем доме. – Он вопросительно на меня посмотрел.