Смертоносный груз «Гильдеборг»
Шрифт:
— И значения, — добавил тихо третий.
— Так о чем речь? — холодно спросил первый мужчина.
— Прежде всего о жизни, о жизни ребенка. Гонорар и все остальное получите, разумеется, тоже. Но теперь дело идет о жизни — вы поняли? Это хорошая цена.
— Какого ребенка? — голос затвердел и звучал жестко, как железо по железу.
— Вашей дочери, конечно!
Тишина.
Августа надела изящный старинный чепчик. Она подошла к кровати, встряхнула ночную рубашку и очень медленно начала снимать плотно прилегающие панталоны.
— Вы не можете мне воспрепятствовать… — это был раздраженный, лишенный самообладания голос.
— Правда, этого мы не можем, в этом отношении мы не имеем никаких инструкций.
Я ничего не понимал. Может быть, это были врачи, уговаривающие другого, чтобы он отдал в их распоряжение какое-то новое лекарство. Меня это не интересовало, голова у меня была полна своих забот. Та обнаженная на сцене была моя жена. Пригласила меня на свое представление, чтобы я видел, какую ослепительную карьеру она делала. Пятьсот гульденов за выступление! И заодно она хотела мне помочь, хотела познакомить с капитаном Иоганном Фарриной, который мог для меня что-то сделать…
Капитан Фаррина стоял у поручней капитанского мостика и неподвижно смотрел вниз. Однако смотрел не на обломки шлюпок, качавшиеся на поверхности, не на приближавшийся десант. Он смотрел через завесу сильного дождя на нас! Через непреодолимое расстояние, разделяющее трюм и капитанский мостик, мы смотрели друг другу в глаза. Потом в бешенстве он дернул головой, как бы говоря: "Исчезните! Что вы пялите глаза!", и Гут Сейдл очнулся. Паралич прошел. Возможно, это длилось минуту или две, в те мгновения невозможно было определить время. Он рванул меня обратно в шахту и захлопнул стальную дверь.
— Быстро! — выдохнул он голосом, какого я у него никогда еще не слышал. — Поднажми. Теперь дело идет о нашей жизни — это захват корабля!
Это единственное, что было ясно. Те люди внизу хотели захватить «Гильдеборг», они не хотели ее потопить. Не знаю, что или кто руководит в эти минуты человеком. Подсознание — это просто выдумка, за которую хватаются от неведения. За меня действовал кто-то совсем другой. Я чувствовал, что меня ведет твердая рука, и это была рука не только Гута Сейдла. Я знал, что теперь все поставлено на карту, что нам не на что надеяться, что нас уничтожат, как уничтожили всю команду, что в моей жизни настал перелом. Невозможное стало возможным. Скрытно, незаметно подготавливаются перемены в судьбах людей. И в одно непредсказуемое мгновение вдруг рушится весь мир и рвутся старые связи. Мгновение — и живые люди исчезают, растворяются, тонут в бездонных глубинах океана. Сливаются с ним. И для нас в это единое мгновение открылись все пропасти изменений и исчезновений, и мы разом охватили всю действительность. Она впиталась нам в кровь. Только позднее, в абсолютной темноте отчаяния, в нашем тайном укрытии, она начала перед нами разматываться постепенно, частями, которые мы были способны понять.
Мы проскочили машинное отделение и котельную и все еще неслись по железным ступеням вниз. Судно — это гигантский лабиринт. Два года я сваривал корабельные конструкции, но, несмотря на это, ничего не знал. Гут плавал на «Гильдеборг» уже несколько лет, он относился к основному составу, к корабельному инвентарю, и знал тут каждый угол.
Трап кончился, мы с трудом передвигались в темной горизонтальной шахте между трюмами, забитыми сотнями черно-желтых полосатых контейнеров с окислом урана. У нас не было защитной одежды против радиации, резиновых сапог и рукавиц, но мы о них и не думали. Страх, с которым мы все время плавания следили за детекторами, исчез. Что значит возможность невидимого облучения по сравнению с видимым ужасом там, наверху?
Мы отчетливо слышали, как шлюпки тычутся носами в стальные плиты бортов. Моторы работали, чтобы удержать шлюпки на волне при выходе экипажа. Мы были глубоко под ватерлинией. Конструкции судна отчетливо передавали каждый звук. Потом Гут, как загнанный, остановился. Мы с трудом приоткрыли тяжелые железные ворота, и перед нами возникла длинная батарея огромных резервуаров. Питьевая вода!
— Здесь! — сказал Гут, запыхавшись. — Это единственная надежда; может быть, нас тут не найдут.
Батарея из соображений безопасности была разделена на ряд самостоятельных камер. Каждая камера имела на вершине собственный воздуховыпускной и вентиляционный люк. Гут уже карабкался к одному из них по железной лестнице. Верхняя часть исчезала высоко в темноте. Я и не пытался определить ни объем, ни высоту.
— Всюду вода, — хрипло шептал мне Гут, — но эта камера отключена, в нее невозможно напустить воду. Время от времени мы немного занимались контрабандой… — но не сказал, кто были эти «мы», он только глубоко вздохнул и на животе пополз к вентиляционным люкам. — Если мы изнутри запрем замок люка, то им надо будет разрезать целую батарею, — объяснял он торопливо, как будто хотел успокоить себя и меня. — Здесь безопасно, и никто об этом не знает. Теперь уж на самом деле — никто, — добавил он, и мне показалось, что он пытается что-то прочесть на моем лице в кромешной тьме нижнего трюма.
Замок открылся, и мы приподняли крышку люка.
— Иди первый, я должен закрыть!
Я пролез через тесное отверстие, нащупал стальные ступеньки лестницы и ощупью, с трясущимися коленями, шаг за шагом начал спускаться вниз. Матовое пятно света над головой погасло. Я услышал стук предохранительной защелки.
Темнота — глубокая, непроницаемая и абсолютная — окружила нас. Мы были закупорены в бутылке, запаяны в консервной банке, погребены в бочке под поверхностью моря. А где-то над нами и вокруг нас разыгралось что-то, о чем на следующий день все мировые агентства печати дадут одинаково сенсационное сообщение:
"СУДНО С ГРУЗОМ U3О8 НА ПУТИ ИЗ АМСТЕРДАМА В ГЕНУЮ БЕССЛЕДНО ИСЧЕЗЛО!"
Но тут я задрожал от страха, и зубы у меня громко застучали. Никогда не дойду я до последней ступеньки лестницы, никогда не ступлю на дно этого омута! В следующее мгновение я просто задохнусь. Но наконец я почувствовал дно резервуара, и на меня навалилась безмерная усталость. Мне хотелось залезть еще глубже во тьму, свернуться в клубочек и спать. Я хотел ни о чем не думать, ничего не слышать. Ведь это сон, страшный сон! Через минуту я встану и пойду на утреннюю смену. Мир прочен и постоянен, в мире есть порядочность и свой порядок. Действуют законы и права, конвенции и договоры; человеческая жизнь имеет огромную цену. Никто не смеет безнаказанно поднять на другого руку. Добро и справедливость, свобода и правда — ценности человеческого духа…
Но Гут сокрушенно сказал:
— К черту! Найти нас не смогут, но что будем жрать? И что будет дальше?
Что будем жрать и что будет дальше?
Они уничтожили целую команду. Нельзя сказать — перебили, просто уничтожили, не осталось ничего. Капитан Фаррина стоял на капитанском мостике и пристально смотрел вниз.
— Ты видел капитана? — беззвучно спросил я. Гут не ответил. Молчал. Возможно, спал, или обдумывал, или… Или что? Что делает человек, измученный ужасом?
Остальные были уже мертвы, разорваны залпом, утоплены в морских волнах. Возврат в вечность или небытие — туда, откуда вышли. В конце концов все вернется в первоначальное состояние, все — будь то чудо бытия или самосознание. Не будешь же вечно лежать в безопасности на коленях у женщины, как ребенок или как любовник. Жизнь — это измена и обман, случайный дар, который ты должен вернуть.