Смейся, паяц!
Шрифт:
– Моё тэбе уважение, командыр!
Через час после обхода за нами прислали грузовик, в кабине которого сидел конвоир, приказали сесть в кузов и повезли на полевые работы, в какой-то близлежащий колхоз. Мы вспомнили соответствовавшую этому моменту песню колхозниц из фильма режиссёра Пырьева и бодро орали в ритме марша: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы, пускай поёт о вас страна!..», но, честно говоря, в душе у каждого скреблись кошки: сегодня вечером весь наш курс садится в поезд Краснодар-Киев, а нам оставаться ещё целый месяц в этой мини-тюрьме!.. Каждый думал об этом, но не показывал виду и старался перекричать остальных: «…И с каждой песнею пускай прославятся среди
Шофёр привёз нас на участок, где несколько женщин собирали овощи, высадил всех, прощально посигналил и укатил. Женщины окружили нас, протянули каждому по кружке с водой и стали попрекать конвоира:
– Чего солдатиков заарестовал, ирод!
Он оправдывался, объясняя, что это не он, что ему приказали, но они его отторгли от коллектива, а нас усадили на подстилку и стали кормить принесенными из дома пирожками и варениками. Когда конвоир попытался заикнуться, что нас не для этого прислали, мол, надо работать, они на него цыкнули: «Вот ты и работай, а солдатики теперя в нашем распоряжении», и поставили нам ещё бутылку молока. Когда мы утолили первый голод, стали расспрашивать, кто мы и откуда. Узнав, что мы студенты из Киева, что через год оканчиваем институт, одна из наших кормилиц с надеждой спросила: «А вы, часом, мово Алёшку не встречали? Он на Украине служит, по вашей линии?» В глазах её было такое кричащее ожидание положительного ответа, что я не выдержал – решился на святую ложь и у нас состоялся приблизительно такой диалог:
– Высокий, да?
– Не очень.
– Точнее, среднего роста?
– Ага. Точно.
– Блондин?
– У него волос завсегда русым был.
– Значит, на солнце выгорел. Худой?
– В отца он, в теле.
– Но подтянутый, с хорошей фигурой, правда?
– Это само собой – он у меня спортсмен.
– Точно. В футбол играет.
– Штангист он.
– Верно. Туда отбирали самых сильных.
– Знашь, какие он гири таскал! Мускулы – не обхватишь!
– Точно, он! Хорошо служит, командир им очень доволен, говорит, спасибо родителям, что такого парня воспитали!
Растроганная мама прослезилась, вытащила из кошёлки бутылку самогона и налила нам по полстакана. Когда мы выпили и закусили, к нам подсели ещё две колхозницы.
– А мово Петра не встречали? Танкист он, под Черниговым служит?
– А мово Ваську?..
Самогон подогрел нашу фантазию, и нас несло:
– И вашего встречали. И вашего. Классные ребята! Отличники боевой и политической подготовки…
– …стреляют метко, гранаты бросают дальше всех…
– …родителей вспоминают, каждый вечер меж собой говорят: как там моя мамка?..
Женщины плакали от гордости за своих сыновей и вталкивали в нас новые и новые угощения.
– Ты вот чего, – обратилась мама Алёшки к нашему конвоиру. – Чем на солнце потеть, сведи их на озеро – отсюдова с полкилометра. Пусть искупаются – они же к нашей жаре непривычные. – Она сунула ему в руки яблоко, помидор и несколько пирожков. – И не забижай студентов, чуешь? Не забижай!
– Их забидешь! – проворчал конвоир и повёл нас на речку. Там, скинув с себя всё, вплоть до трусов, мы плюхнулись в воду и долго не вылезали оттуда.
– Ребята! Постережите винтовку, я тоже хочу скупнуться, – взмолился конвоир.
Сжалившись, мы вылезли на берег, легли загорать рядом с винтовкой, а он, счастливый, сбросив одежду, нырнул в воду. Так мы загорали, купались, опять загорали, а время шло, приближался час отхода поезда на Киев. С каждой минутой мы мрачнели всё больше и больше. И вдруг, в клубах пыли, примчался наш грузовичок, и шофёр, не выходя из кабины, крикнул:
– Скорей! Садитесь скорей, а то опоздаем!
Когда мы прикатили в лагерь, ребята встретили нас восторженными криками и аплодисментами, как героев. Оказывается, весь взвод отказался сдавать свои постели, шинели, противогазы, сапоги, гимнастёрки – всё то, что положено было сдать старшине перед отъездом – пока не отпустят «арестантов». И вообще, угрожали не двинуться с места – путь пропадают билеты. Сколько полковник Тык ни просил, ни кричал, ни угрожал – взвод стоял на своём.
– Хорошо! – сдался Тык. – Сдавайте вещи, а я пошлю за ними.
– Сначала пошлите – потом сдадим.
– Вы мне не верите? Не верите полковнику Советской Армии?!
– Не верим.
Оскорблённый Тык повернулся и ушёл, а через две минуты из гаража выехал грузовик и шофёр сообщил, что ему приказано привести нас. Раздалось дружное «Ура!» и все бросились сворачивать постели и складывать казенную одежду. Сдали и наши постели и противогазы. Так что, когда мы подъехали, все были уже в штатском, прозвучала команда «По машинам!», мы срочно скинули форму и уже на ходу, в машине, переоделись в свои родные одежды.
В поезде всю ночь никто не спал: возбуждённо и радостно вспоминали все подробности спасения «арестантов», а мы рассказывали про гауптвахту и про наши «полевые работы». На какой-то станции мы, спасённые, выскочили на перрон, на все оставшиеся деньги купили вина и воспоминания стали обрастать новыми подробностями.
Так завершились вторые лагерные сборы. Характеристики на каждого из нас писались за два-три дня до отъезда, поэтому моя характеристика была просто потрясающая:
«Дисциплинированный, инициативный, занимался самодеятельностью, проводил культурно-просветительную работу, прославлял воинскую службу в рядах Советской Армии, пользовался заслуженным авторитетом среди солдат и офицерского состава».
Характеристика была отпечатана на машинке. Под ней стояла печать и подписи замполита и нашего Тыка. А внизу, после подписей и печати, фиолетовыми чернилами было дописано: «Получил тридцать суток гауптвахты».
С рассказом о двух лагерных сборах я забежал намного вперёд, поэтому сейчас вернусь обратно…
И СНОВА ИНСТИТУТ
Винституте ко мне относились хорошо, и студенты, и большинство преподавателей, относились, как к белой вороне, которая случайно залетела в чужую стаю и непременно вернётся к своим собратьям. Я тоже это знал и усиленно старался пробиться сквозь заслон антисемитизма в газеты, в журналы, в театры, но мне это не удавалось. К примеру, я приносил фельетон в «Вечерний Киев». Завотделом хвалил его: «Завтра же пойдёт. Повесим на доску лучших материалов номера». Окрылённый, я мчался домой, предупреждал всех родственников и друзей, чтобы купили газету, но… Фельетона там не было. Завотделом что-то мямлил про отсутствие места на полосе, про неактуальность темы, но было понятно, что фельетон выбросил из номера главный редактор.
На втором курсе я написал сатирическую пьесу «Нам не страшен Серый Волк». Её с радостью принял коллектив киевского кукольного театра и стал готовить спектакль для взрослых. Уже были эскизы кукол, писалась музыка, строились декорации, но тут чья-то рука в министерстве культуры вычеркнула пьесу из репертуара театра, ничего не объясняя, просто вычеркнула – и всё!
Потом я сочинил пародийную сценку, которая называлась: «Марина любит Николая, или Любовь квадратно-гнездовая». В сценке были три персонажа: Марина, Николай и Автор, который всё время вмешивается в действие. Например: