Смейся, паяц!
Шрифт:
– Спасибо, этот полегче.
– Вы сможете ответить?
– Надеюсь.
Когда, после короткого обдумывания, я ответил на первый вопрос, повторилась история с Товстолесом.
– Встаньте. Покажите руки. Вытащите шпаргалки.
Убедившись в отсутствии шпаргалок, он велел мне написать несколько формул.
Я их, конечно, не знал, но помнил Симины объяснения и на глазах у Гальперина вывел цепочку этих формул. Тот сидел рядом, молча наблюдал, потом жестом остановил меня и сказал:
– Какой вы бессовестный человек! Ведь можете, можете! Зачем же вы весь семестр дразнили меня?
– Не люблю математику, – признался я.
– У нас мог быть прекрасный брак не по любви, а по расчёту! Ладно, дело прошлое. Пятёрку из-за постоянных прогулов
Когда я пришёл к декану и показал ему зачётку, в которой были две пятёрки и четыре четвёрки, он мне не поверил и стал звонить педагогам, чтоб они это подтвердили. Так я был допущен ко второму семестру. Так я учился и дальше: по-прежнему, ничего не записывал и конспектов не вёл. Чертежи мне помогали делать наши девочки, потому что чертить я не умел и почерк у меня был ужасающий. А к экзаменам опять готовился в последние две-три недели, разбирался, сдавал и тут же вытряхивал из головы все эти знания, очищая мозги для следующей сессии.
Я неоднократно порывался бросить нелюбимый институт, но папа буквально умолил меня не делать этого:
– Потерпи, получи диплом, пусть у тебя будет профессия, а потом занимайся, чем хочешь!
Получив по окончании института диплом, я торжественно вручил его папе:
– По праву, он принадлежит тебе, там твоя фамилия, они только имя перепутали.
После второго курса нас отправили на военные сборы. Руководил этой акцией заведующий военной кафедрой, маленький шустрый полковник по кличке Тык. Это слово присутствовало во всех его командах:
– Тык, я приказываю!.. Тык, не обсуждать!..
У меня с ним были сложные отношения. Однажды на занятиях, он объяснил, что чем больше в стране хороших автострад, тем она доступней для противника – по этим автострадам его войска быстро продвигаются вперёд. И привёл несколько цифр (я их, конечно, уже не помню, назову для примера, «с потолка»): в Америке на сто квадратных километров – восемьдесят километров дорог, в Европе, в среднем, – шестьдесят пять, а у нас, в СССР – двадцать восемь. Мой проклятый язык не выдержал и ляпнул:
– Значит, исходя из количества дорог, мы – непобедимы!
– Тык, выйдите из аудитории! – приказал полковник, потом провёл со мной душеспасительную беседу и предупредил. – Если на лагерных сборах будете себя плохо вести, тык, не получите офицерского звания.
НАШИ ЖЁНЫ – РУЖЬЯ ЗАРЯЖЁННЫ
Наш лагерь был разбит на берегу какой-то реки, притока Днепра, палатки стояли над обрывом. Прежде, чем туда поселить, нас ночь продержали за оградой. Ночью у реки холодно, мы лежали на траве, прижавшись друг к другу, как щенки, чтоб согреться. Потом ещё пару часов нас мытарили перед баней: «Взять вещи! Шагом марш! Положить вещи! Десять шагов вперёд! Кругом! Взять вещи! Двадцать шагов вперёд!» Измученные бессонной ночью, мы как сомнамбулы выполняли эти бессмысленные приказы. Только потом я понял, что в них был великий смысл: довести нас до полного оболванивания. Тем более, командовал нами сержант Алисов, в прошлом полу-блатной, полу-уголовник, для которого главным ругательством было – «интеллигентики». Уж он-то отвёл душу, получив под своё командование целый взвод «студентиков»: «Лечь! Встать! Бегом! Лечь! Встать! Лечь! Вперёд по-пластунски!» Особенно часто он употреблял эти команды в пыльной степи или когда шёл дождь, и было по колено грязи. Но это потом, а пока, погоняв нас перед баней, наконец, впустил помыться и нам выдали по комплекту воинской одежды, куда входили застиранные добела галифе и гимнастёрка, нестиранная шинель, кирзовые сапоги и пара портянок. Научив обматывать ими ноги и превращать шинели в скатки, нам стали устраивать побудки в час ночи, в три, в пять утра и гонять по степи десять, а то и больше километров. Каждый такой поход назывался марш-бросок. Это происходило при полной амуниции: винтовка, скатка, противогаз и сапёрная лопатка. У меня врождённая косолапость, я с детства хожу вразвалку, но Алисов посчитал, что я это делаю специально,
– Два наряда вне очереди! – заорал Алисов. – Ты у меня в сортире говно языком лизать будешь!
– Твоим языком, – уточнил я, – тебе привычней!
– Четыре наряда вне очереди!
Конечно, он меня бы замордовал, если бы не командир роты, старший лейтенант Петренко. Это был обаятельно-примитивный служака. Он проводил с нами занятия по тактике и стратегии. После первого же занятия я стал его любимцем. Вот как это произошло: он указал на отдалённое дерево, стоящее на холме, над оврагом:
– Там вражеские окопы. Вашему взводу приказано отбросить противника и занять холм. Как вы будете поступать? – Я сидел рядом и этот вопрос он адресовал мне. Я начал фантазировать:
– Прежде всего, надо отвлечь противника.
– Правильное решение, – похвалил он, – но как?
– Разобью взвод на отделения. Первое отделение будет отвлекать противника слева, второе начнёт массированный обстрел из всех пулемётов, как бы готовясь к атаке. А в это время, третье отделение, проберётся в тыл и оттуда неожиданно атакует противника.
– Как проберётся?
– Справа, по оврагу.
Ни один мой рассказ, ни на кого, никогда, не производил такого ошеломительного впечатления, как эта моя болтовня на нашего Петренко.
– Всё верно! Как в учебнике! Откуда вы так хорошо знаете тактику?..
– Я с детства Суворова изучаю, – скромно сообщил я.
– И Кутузова! И Наполеона! – подхватили остальные.
– Я ж вижу, что это неспроста. Вы – прирождённый командир!
С тех пор он очень меня зауважал, особенно после того, как я рассказал какой-то смешной анекдот. Оказывается, он обожал анекдоты и заканчивал занятия пораньше, чтобы оставить время на «культурную программу». Я знал много смешных баек и стал его главным «развлекателем». Естественно, он не давал меня в обиду и все наряды в сортир заменял нарядами на кухню, что ужасно злило Алисова, потому что эти наряды считались большой привилегией.
Наш день был заполнен с утра до вечера: мы маршировали, стреляли, метали гранаты, копали окопы «от забора до ужина». Но за два часа до сна, когда уже еле волочили ноги, нам давали личное время, понимая, что сил на личную жизнь уже не осталось. Но начальство нас недооценило: за бараком, в котором разместилась столовая, мы открыли кабаре «Весёлая портянка», каждый вечер собирались там, развлекались и пели гимн этого кабаре – из всего текста помню только припев: «Эх, портянка-распортянка, наша гордость и краса!» И ещё мы тайком разучивали походную песню, которую я сочинил.
Дело в том, что Алисов заставлял нас петь в строю. У него был свой репертуар, который он принудил нас заучить и исполнять. В основном, это были песни о казаках и танкистах. Каждому из нас, по очереди, он приказывал запевать. Я не могу утверждать, что среди нас были кандидаты в Шаляпины, но, с Божьей помощью, ребятам удавалось в ритме выкрикивать слова. Когда дошла очередь до меня, я предупредил Алисова, что меня, как вокалиста, надо использовать только в бою, чтобы деморализовать противника, а своих надо щадить. Дело в том, что я обладаю полным отсутствием и слуха, и голоса. Если отталкиваться от поговорки «Ему медведь на ухо наступил», то на моём ухе медведь танцевал вприсядку. Но взводный не внял моему предупреждению, и я запел. Естественно, это была не песня, а вой раненного шакала. Ребята умирали от хохота и подтягивали такими же дурными голосами. Алисов был в ярости, он не сомневался, что это я над ним специально издеваюсь – в результате ещё два наряда в сортир, которые, как и предыдущие, были заменены нарядами на кухню.