Смейся, паяц!
Шрифт:
А дети в это время буквально голодали. Продуктов, отпускаемых по иждивенским карточкам, хватало на неделю, остальное время варили траву, обдирали молодую кору на деревьях. Шестилетняя Майя тащила на станцию ведро с водой и продавала её, выкрикивая, как её научили старшие коллеги-продавцы: «Вот холодная вода! Рупь от пуза – не беда!». Этот идиотский призыв срабатывал, пассажиры проходящих поездов пили воду и давали ей за это по копейке. Всю «прибыль» она приносила домой и бабушка её накапливала. Семью спас дед: он устроился уборщиком на бойню и приносил оттуда кишки, хвосты, требуху – из всего этого бабушка готовила обеды.
Ефим Наумович, выбравшись из окружения, только через два года разыскал семью, и они начали получать деньги по его аттестату – стало легче. Через какое-то время поток эвакуации стал откатываться назад, семья переехала на Донбасс. Александра Сергеевна по призыву партии пошла на завод, к токарному станку, который
– «Царь Соломон» – двенадцать рублей, «Иоанн Креститель» – десятка!..
Поскольку у него был широкий ассортимент, рассчитанный и на христиан и на иудеев, – картины хорошо раскупались и семья не голодала.
По окончанию войны они возвратились в Киев, все, кроме Александры Сергеевны, которая укатила к мужу в Будапешт, и только после его демобилизации они оба вернулись домой. Каждому офицеру предоставлялся товарный вагон для имущества, приобретённого за границей. Дальновидные служивые везли с собой серебряную посуду, картины, антиквариат – всё это тогда приобреталось за бесценок. А выродок-еврей, Ефим Наумович Кац, напрочь лишённый коммерческой жилки, чтобы использовать предоставленный вагон, загрузил его облупленной мебелью из своего редакторского кабинета: два кресла, книжный шкаф, письменный стол… И старый рояль-инвалид из гостиной, с отломанной ногой и вырванными белыми клавишами из клавиатуры, которая напоминала челюсть с выбитыми зубами. И ещё они привезли с собой сына Борю, зачатого и рождённого в Будапеште – так что длительное пребывание за границей было оправдано.
Сразу после демобилизации Ефим Наумович поступил в Высшую партийную школу, после окончания которой все её выпускники стали секретарями обкомов, горкомов, минимум, райкомов. Все, кроме Каца: максимум, которого он достиг – это должность заместителя главного редактора газеты «Вечерний Киев». Через некоторое время началась борьба с «безродными космополитами». Как я уже писал, эта компания была откровенно антисемитская, клеймили и обличали писателей, учёных, журналистов с еврейскими фамилиями. Ефим Наумович, уверенный, что его, фронтовика – орденоносца, это не коснётся, вёл себя беззаботно, я бы сказал, слишком беззаботно, для человека с фамилией Кац! Обладая острым пером, он писал довольно зубастые для того времени фельетоны, за которые и поплатился. Некая партийная дама, которая стала героиней одного из его фельетонов, позвонила и потребовала, чтобы он дал немедленное опровержение. Он отказался. «Вы поплатитесь за это!» сказала она и повесила трубку. Через два дня состоялось партийное собрание, на котором его исключили из партии за «преклонение перед Америкой». За полгода до этого в Киев приехал бывший сослуживец Ефима Наумовича, которому негде было жить, и они приютили его, кормили, поили, пока он не получил какую-то жилплощадь. Вот именно он и сообщил, что Ефим Наумович хвалил Америку, что и послужило поводом для исключения из партии и снятия с должности заместителя главного редактора – его сразу понизили до завотделом, назавтра перевели в рядовые сотрудники, а послезавтра – вообще уволили с работы. Всё это была подготовка к аресту, который и состоялся через неделю. Обвинение ему было предъявлено такое, ни больше, ни меньше: «Шпионаж в пользу Америки и Израиля»!
Когда комитетчики производили обыск, их ждало большое разочарование: в доме не было ни фотографий военных объектов, ни долларов, ни золота, ни бриллиантов. Самой ценной находкой стал отрез крепдешина, подарок мужа, из которого Александра Сергеевна собиралась сшить себе платье ко дню рождения.
– Хитрый шпион! – приговаривали гебисты. – Ничего дома не хранит!
И вдруг, один из них приподнял крышку поломанного рояля, и все увидели огромное количество бумаг. Вот оно, нашли! Но каково же было их разочарование, когда оказалось, что это – облигации Государственных займов. Верноподданные супруги ежегодно отдавали в долг любимому Государству не по одной месячной зарплате, как было принято, а по три. Пришлось комитетчикам просидеть ещё несколько часов и, проклиная хитрого шпиона, переписывать номера всех облигаций.
Когда Ефима Наумовича арестовали, мою будущую тёщу вызвали в КГБ и потребовали, чтоб она в письменной форме отказалась от мужа-шпиона. Александра Сергеевна заявила, что прожила с ним много лет, знает,
Ефиму Наумовичу дали двадцать пять лет строгого режима, но в лагеря отправить не успели: умер «Отец Народов», и народы стали выпускать из тюрем. Тесть полгода отсидел в Киевском КГБ на Короленко 15, в подземной камере-одиночке, вышел с туберкулёзом и куриной слепотой. Его реабилитировали и он устроился работать редактором на студию Кинохроники. И тут партия выкрикнула новый призыв: «Коммунисты – в отстающие колхозы!». И Александра Сергеевна, чтобы дореабилитировать уже реабилитированного мужа, бросает семью и идёт председателем в самый кошмарный колхоз, который можно было отыскать в Украине: там не было ни света, ни радио, колхозники не получали ни копейки на трудодень, потому что трудодней тоже не было, колхоз задолжал государству более миллиона рублей. Деревня находилась за Днепром, во время паводков связь с внешним миром прерывалась. Алкаши-председатели сменяли один другого, и каждый последующий пропивал всё то, что не успел пропить предыдущий.
Она проработала там три года, спала по четыре-пять часов в сутки, искала пути спасения и находила. Райком заставлял сажать кукурузу, которая здесь не росла, весь чернозём вымывался ежегодными разливами Днепра. Она узнала от стариков, что в давние времена здесь сажали люцерну, собирали по два урожая в год и продавали белорусским крестьянам на корм скоту. Она поехала в Белоруссию, подписала договора и через несколько месяцев колхоз заработал первые деньги. Затем она расчистила заброшенный пруд, пустила туда мальков и стала продавать зеркальных карпов. Узнав, что Государство платит за индеек, намного больше, чем за кур и за уток (индеек тяжело вырастить, маленькие индюшата болеют и умирают, за ними надо очень ухаживать), моя мудрая тёща собрала всех стариков и старух и сказала: «Вы не получаете пенсии, считаетесь нахлебниками. Предлагаю вам возможность помочь семье. Я выдам каждому по двадцать индюшачьих яиц – высидите их на печи и вырастите, корм я вам дам. Когда они подрастут, половину отдадите колхозу, а половина – ваша, я их у вас куплю, получите хорошие деньги – подспорье семье!» Старики радостно согласились – к осени в колхозе появилось «стадо» индеек… Она ещё многое там напридумала, и в итоге, всего через год, после сорока лет Советской власти, в деревне, наконец, зажглась лампочка Ильича, которую колхозники назвали лампочкой Александры. Потом заговорило радио, построили новые коровники, клуб, школу, колхоз отдал все долги и люди стали зарабатывать. Это было не чудо, это был результат необъятной преданности своему делу и беспощадной самоотдачи.
Поставив колхоз на ноги, она вернулась, снова пошла работать в редакцию «Колхозного села» и параллельно училась на вечернем отделении сельскохозяйственной академии: после работы в колхозе решила расширить свои знания в сельском хозяйстве. Ей уже было за пятьдесят. Как она успевала, где брала силы?! Эта женщина за всю жизнь ни разу не была в отпуске, она вообще, никогда не отдыхала, даже будучи беременной, работала до последнего месяца.
Когда я задавал себе вопрос, откуда в Майе столько необъятной доброты и самоотдачи, то сам же на него и отвечал: от матери, от Александры Сергеевны, которая при своей сумасшедшей занятости всегда находила время кого-то проведать, поддержать, помочь, тайком от мужа отрывая деньги от скудного семейного бюджета. Если говорить об идеальных коммунистах, которые в то время уже давно деградировали, то именно она была этой «последней из могикан», образцом трудолюбия, честности и бескорыстия.
Через год после её возвращения из деревни, к ней стали приезжать посланцы из колхоза, как ходоки к Ленину, с мольбой и призывом: «Саня, вернись! Вернись, Саня – он опять всё пропил!» (Это – о новом председателе).
Теперь ещё немного о Ефиме Наумовиче. Подлечившись и отдохнув после заключения, он тоже развил бурную деятельность: помимо редакторской работы на киностудии, стал читать лекции от Общества «Знания» и превратился в крупного политического обозревателя и партийного пропагандиста. За что и был наказан.