Смейся, паяц!
Шрифт:
– На нашей улице живёт очень бедная семья, у них восемь детей, работает один отец, сплошная нищета, матери просто не в чем выйти на улицу.
– Поэтому ты отдала ей французское платье из салона?.. Так, с этим ясно. А где моя синяя вельветовая рубашка?
– Вспомнил! Она же очень старая! Я её выбросила.
– Майя, посмотри мне в глаза: кому ты её отдала?
Ей снова приходилось признаваться:
– У нас во дворе живёт старик, к нему его дети не ходят, он очень беден.
– Но это моя любимая рубашка!
– Шурик, она тебе уже не шла.
Я
– Теперь я знаю, ты меня уже не бросишь: ты привыкаешь к старым вещам.
Во время моих отъездов она «выпалывала» из шкафа всё моё «богатство» и раздавала, раздавала… Но этим не ограничивалась: возвращаясь из командировок, я часто заставал в нашей квартире каких-нибудь бездомных девиц или старушек.
Однажды, когда Майя преподавала в Киевском Педагогическом училище, она привела в дом свою ученицу Нину, которой не досталось места в общежитии.
– Ей негде жить, она ночует на вокзале. Пусть она поживёт у нас несколько дней, отоспится.
Нина отсыпалась у нас сперва одну неделю, потом – вторую, потом – третью. За это время я к ней основательно привык, на что и рассчитывала Майя: она знала, что я быстро привыкаю не только к вещам, но и к собакам, кошкам, попугаям и, конечно, к людям. А, как учил Сент-Экзюпери: приручив – отвечаешь. Поэтому, спустя месяц, я сказал обрадованной Майе: «Пусть она у нас живёт до окончания училища».
Об этом моём решении Нина написала своим родителям в село, и через две недели приехали нас благодарить папа Нины и её два брата. Благодарили дней десять, естественно, всё это время, живя в нашей квартире. Перед отъездом и папа, и братья, потребовали, чтоб мы приехали к ним в село отдохнуть. Пришлось дать такое обещание, иначе они бы не уехали никогда. После их отъезда я попросил Майю:
– В следующие разы приводи к нам на постой только сирот!
Нина жила у нас два года, до окончания училища, потом устроилась на работу и там получила общежитие. Вскоре вышла замуж за милиционера из ГАИ. Перед бракосочетанием пришла вместе с будущим мужем и его друзьями-регулировщиками пригласить нас на свадьбу в общежитие.
Но я твёрдо заявил Майе:
– Я с инспекторами ГАИ гулять не буду – пусть сначала отдадут все штрафы, которые они с меня содрали!
Я сказал это таким тоном, что Майя не настаивала, но в течение недели, покупала тарелки, ножи, вилки, простыни и полотенца в подарок молодожёнам.
Нина ещё много лет приходила к нам, если у неё возникали какие-то проблемы с мужем. Тогда я, исполняя функцию отца, звонил ему и предупреждал, что если он будет обижать Нину, мне придётся принять решительные меры.
Несколько раз мои рассказы откуда-то перепечатала «Милицейская газета», поэтому он меня очень боялся и после каждого моего звонка, искупая вину, устраивал Нине медовый месяц.
ФИЛИППОВНА
Через полгода после отъезда Нины Майя привела бездомную старушку Филипповну, худую, высушенную, как таранька.
– Она работала домработницей. Когда состарилась, её выставили на улицу.
– Ты открываешь у нас филиал дома престарелых?
– Шуронька, но ей негде спать, она ночует на скамейках!
В её глазах была такая мольба, что я не устоял.
– Сколько ты собираешься её держать?
– Хотя бы месяц, пусть отогреется. И её надо подкормить.
Понятно, что после месяца совместной жизни я привязался к этому «божьему одуванчику», и она осталась у нас надолго.
У неё была трагическая судьба. Родилась в селе под Белой Церковью. У них была дружная семья, восемь детей. По вечерам собирались у фамильного самовара, передаваемого по наследству, пили чай, отец и мать учили детей петь старинные украинские песни. Во время раскулачивания отца и мать убили за то, что не хотели отдать свое единственное «богатство» – самовар. Застрелили на глазах у детей. Восьмерых малышей, мал мала меньше, разобрали соседи. Филипповна с тех пор, как говорят на Украине, жила «в прыймах», всю жизнь работала домработницей, переходила из дома в дом, добралась до Киева. Прижила двоих дочерей, вырастила их в интернатах. Дочки выросли, вышли замуж, разъехались в другие города и о маме не очень вспоминали.
Филипповна обладала удивительным природным тактом, её не было слышно: как мышка, незаметно передвигалась по квартире или тихонько сидела у телевизора. Когда приходили гости, я пытался усадить её с нами за стол, но она ни за что не соглашалась и где-то исчезала. Пыталась помогать по хозяйству, но к плите Майя её не подпускала, потому что поднять полную кастрюлю ей было не под силу (думаю, и пустую – тоже). Однажды она решила прогулять нашу королевскую пуделицу Пеппи. Но стоило ей открыть дверь подъезда, Пеппи рванула её за собой, Филипповна рефлекторно вцепилась в поводок, и Пеппи стала таскать её по всему двору. Филипповна болталась на поводке, пока я не выбежал во двор и не освободил её.
Одна из её дочерей до замужества работала стрелочницей на какой-то станции под Белой Церковью, жила в будке и имела крохотный участочек при этой будке. Потом должность стрелочницы ликвидировали, а будка осталась… Когда дочь уезжала, каким-то образом передала будку матери.
Это была первая собственность в жизни Филипповны и она ею очень гордилась:
– То ж мое хозяйство!
Живя у нас, всю зиму сушила остатки хлеба и собирала их в большую торбу.
– У мэнэ там курка. Повезу сусидам, щоб воны её кормылы.
Каждый год, весной, она на электричке доезжала до Белой Церкви, потом на автобусе – до станции, оттуда пешком, с торбой на плече, добиралась до своей будки, встречалась с курицей и на своём крохотном участке сажала картошку.
– В осэни собэру урожай! – гордо говорила она.
– Сколько вы думаете собрать картошки? – как-то спросил я.
– Мешок, нэ мэньше. Продам и будуть гроши.
– За сколько надеетесь продать?