Смеющиеся глаза
Шрифт:
— Это почему же? Чем же я перед вами провинился?
— Ничем. Просто свадьбы не будет.
— Э-э нет, без свадьбы не выйдет, Валентина Ивановна.
— А вы меня сосватали, Аркадий Сергеевич? Сосватали?
— Разве Павел плохой парень?
— Хороший. Только не про то вы речь завели, Аркадий Сергеевич. Я пришла книжку поменять…
— Что же дать тебе, Валюша? — спросила Мария Петровна, копаясь в книгах.
— Да такую же интересную, как эта, Мария Петровна.
Я взял у Вали из рук книгу. Это была «Сильные духом»
— Опять про войну? — удивилась Мария Петровна. — Может, дать тебе о любви что-нибудь?
— Возьми Мопассана, — посоветовала Зойка, прищурив глаза.
— Читала уже, — нахмурилась Валя.
— Понравилось? — поинтересовался я.
— Нет, — спокойно сказала Валя. — Иной рассказ прочитаешь и умыться хочется.
— Ну, не Мопассана, так возьми другую книгу о любви, — советовала Мария Петровна. — Тебе, молоденькой да красивой, только о любви и читать.
— А пусть правду пишут, — вспыхнула Валя. Сдержанная и немногословная, она заговорила быстро и убежденно. — У них все легко получается. И она полюбила, и он ее полюбил. И про вечную любовь сказано очень красиво. А в жизни…
Валя еще хотела что-то сказать, но, взглянув на улыбавшуюся беззаботной веселой улыбкой Зойку, умолкла.
— Старается она, Мария Петровна? — спросила Валя, кивнув на Зойку.
— Да уж не беспокойся. Я требовательная. У меня кое-как не выйдет.
— Спасибо вам, Мария Петровна, — сказала Валя, вставая. — Трудно с ней. Стрекоза настоящая. Пойдем, проводишь меня, Зойка. Собирайся скорее.
— Тетя Валя, а я проснулась, — послышался неожиданно для нас тоненький голосок Светланки. — Идите ко мне.
Девушка обрадованно всплеснула руками и поспешила на зов. Через открытую дверь я видел, как она подняла девочку на руки, и как та обвила ее шею своими худенькими ручонками. Валя поцеловала ее сначала в одну, потом в другую щеку, бережно опустила в кровать и укрыла одеялом.
— А вы маму мою видели? — спросила у нее Света.
— Видела. Ты что, соскучилась?
— Она совсем про меня забыла, — вздохнула Света.
Валя и Нагорный-переглянулись.
— Спи, — сказала Валя. — Все будет хорошо. Ты готова? — обернулась она к Зойке.
— Неохота идти, — сделала кислое лицо Зойка, — я босая.
— Мы вас проводим, — поднявшись, сказал Нагорный. — Как раз нам пора.
Едва приметная улыбка промелькнула на лице Вали.
— А книгу я все же тебе про любовь подобрала, — сказала Мария Петровна, подавая ей томик Куприна. — Хватит про войну.
Мы оделись и вышли из дому. Стояла темная ночь. Ветра не было, накрапывал мелкий назойливый дождь.
— Валя, — послышался из-за кустов негромкий, но отчетливый голос.
«Павел», — догадался я.
Валя не отозвалась.
— Ты что это прячешься? — удивился Нагорный, подходя к Павлу. — Почему не зашел?
— Неудобно, Аркадий Сергеевич, — ответил Павел, волнуясь. — Я ей говорил: поздно уже, не ходи. Нет, без книги, говорит, не могу. Спать, говорит, спокойно не буду. Ну что с ней…
— А кто тебя просил все это рассказывать? — сердито оборвала его Валя.
— Что с вами, Валентина Ивановна? — спросил Нагорный, уловив в голосе девушки необычные нотки.
— Ничего, — все тем же тоном ответила она. — Я всегда такая. И не провожайте меня. Я сама дорогу знаю.
Она попрощалась с нами и пошла по дороге так быстро, что тут же исчезла в темноте. Павел, забыв про нас, кинулся вслед за ней.
Мы постояли еще немного и повернули к заставе.
— Непонятная она, — сказал Нагорный. — Парень по ней мается, хороший парень, толковый. Чего она ищет?
— А может быть, она другого любит? — спросил я Нагорного.
Он промолчал.
На заставе светилось всего одно окошко. Мы вооружились пистолетами, надели плащи и вышли в ночь.
Я уже ходил ночью на границу и с Нагорным, и с Колосковым, и со старшиной заставы Рыжиковым, но каждый раз испытывал большое волнение. Это была не боязнь, а сильное и всеобъемлющее чувство ответственности, которое помимо моей воли вселялось в меня и не давало покоя. Говорят, что артист, всю жизнь отдавший театру, волнуется всякий раз, когда выходит на сцену. И я тоже был уверен, что, сколько бы лет изо дня в день я не выходил на границу, это чувство волнения, напряженности, собранности и ответственности не покинуло бы меня никогда.
Война идет не вечно. Она имеет свое начало и свой конец. Война на границе не затихает ни на одну минуту. Затишье на одной заставе — схватка на другой. Напряженная тишина прерывается то вспышкой осветительной ракеты, то сухой автоматной очередью, то гулким топотом конских копыт, то лаем служебной овчарки. Война тайная, неприметная со стороны.
Когда мы вышли на дозорную тропу, дождь усилился, идти становилось все труднее. Кусты и деревья словно ожили, задышали, заговорили.
Правый фланг участка был лесистым и местами, особенно в лощинах, сильно заболочен. Во время дождя эти низинки делались и вовсе труднопроходимыми. Я старался не отстать от Нагорного и быстро устал. Он часто останавливался, приседал, замирая на месте. Я копировал все его движения, радовался этим остановкам, потому что имел возможность отдышаться, протереть очки, вытереть платком мокрый лоб.
Скоро мы вошли в густой лес. Дождь не давал ему спать. Листья спросонок испуганно перешептывались, стряхивали с себя капли. Пахло сырой землей, лопухами, сосновой корой. При малейшем прикосновении к веткам, нависшим над самой тропой, нас обдавало целым потоком дождевых капель. Ни один плащ не смог бы задержать их, они настырно лезли за воротник, проникали на разгоряченную спину, и к их острому холодному прикосновению невозможно было привыкнуть.
Я забылся и едва не наткнулся на внезапно остановившегося Нагорного.