Смотреть на птиц
Шрифт:
Томительная необходимость существовать стала уже жизненной привычкой Дэна, как однажды его сознание озарила очень простая, но одновременно страшная истина: он становится похож на своего отца! Это неприятное открытие сильно огорчило Дэна: он достиг того возраста отца, когда уже помнил его ребенком. Вспомнилось все, чем была их жизнь… Дэн обнаружил в себе бессознательную установку повторять отца, чувствовать в себе отца, жить отцом. Именно это и показалось ему теперь невыносимым, против этого восстало все его существо. Этому не быть, он ведь уже
Это откровение словно дикое извержение самого мощного в мире вулкана ошарашило Дэна своей пронзительной истиной. Все, что угодно, только не это! Это ведь верная гибель. Не быть похожим на отца. Не похожим ни в чем: ни внешне, ни образом мыслей, ни внутреннем складом, ни отношением к жизни, ни самой жизнью. Если он повторит жизнь отца, то он погубит их обоих. Уйти от отца и не вернуться к нему никогда, ни в жизни, ни в смерти, ни «после смерти». Вот она разгадка, вот истина, которую он так долго и мучительно искал, отравляя жизнь себе и всем, кто был рядом с ним!
Эти мысли словно отрезвили Дэна, придав ему небывало яростный прилив сил: он сможет все вынести и перенести, лишь бы ни в чем, ни в чем не повторить своего отца. Иначе он пропал, лучше бы ему тогда и не родиться вовсе! Ради этого стоит теперь жить, перенося все ее бессмысленные невзгоды, всю ее пустоту. Жить, максимально отдаляясь от отца, от всего, что было с ним связано. Давно он не был так яростно возбужден. Он почувствовал какое-то освобождение и необыкновенный восторг.
Дэн подбежал к первой попавшейся витрине и как полоумный стал вглядываться в свое отражение, боясь найти хотя бы малейшее сходство с отцом. В зеркальной поверхности он не увидел ничего, кроме смутного образа приближавшейся из черной глубины матери, пытавшейся что-то ему сказать.
Первоначальный неожиданный подъем, вызванный этим озарением, сменился таким же неожиданным тоскливым упадком. Дэн не понимал, что делать с этим открытием, как его применить. Что поделаешь, если коварные силы природы нацелены на воспроизводство одинаковых форм, которые в отце и сыне могут быть проявлены более всего? Такой уж ее бессмысленный замысел, ему и сопротивляться бессмысленно. А может замысел этот не бессмысленный, а совсем наоборот? Может здесь природа, творя подобие, намекает на какую-то неведомую тайну, которую хранит в себе сила, всегда презренного для такого человека как Дэн, рода?
К тому же, сочувственно подумал Дэн, если истребить в себе все признаки своего подобия отцу, то что ему останется? Не будет ли это его полным забвением и погружением в темную мглу небытности? Как он там? Сейчас, в своей одинокой могиле, которую никто уже не навещал много лет.
Ему стало горько от этих мыслей. Он не то, чтобы раскаялся и пожалел отца; скорее почувствовал неумолимость существующего порядка вещей, принуждающего к какому-то непонятному никому повиновению. Дэн почувствовал себя обманутым и приговоренным.
Однажды Дэн написал в своем дневнике:
«Иногда бывает очень трудно прожить совсем небольшой период жизни, например,
Но ничего нельзя поделать; приходиться ждать, просто ждать, поскольку ничего, кроме дожить, пережить эту пустоту дней нельзя. И это так странно, так как в другие времена именно времени-то и не хватает катастрофически. А тут, просто маята какая-то. Интересно, это такое состояние времени, или внутреннее состояние (души, например)?
Апрель особенно невыносим. Эта пыльная предлетняя скука, в которую как в черную дыру проваливаются все жизненные силы. Бессмысленность обнажается до последнего предела, до своего жестокого остова.
Солнце начинает светить все дольше и сильнее; в вечернем пьянящем воздухе всегда какой-то суматошный вздор. Природа, свершив свой очередной бессмысленный круг, на краткий миг может блеснуть очень слабой и робкой надеждой. Но надежды умирают, не успев зародиться. Только уж совсем наивные юнцы могут радоваться в этот мрачный период года.
Но не только апрель славится такой тяжестью жизненного протекания. В иные времена тоже бывает необходимо дожить, дотянуть, довлачить и дотащить свое уставшее существование, готовое испустить дух, до следующего предела. Предел наступает, и создается видимость новизны. Тогда можно жить дальше, до следующего предела и так до конца, до самого конца. Мы всегда существуем в этой мрачной тоске неопределенности…
Трудно представить, но прошел год, целый год! Целый год такой бесполезной и бессмысленной жизни. Все попытки остановить время, совершить чудо, найти что-то сокровенное ни к чему не привели; мы также смотрим на закат и рассвет, также боимся и любим, также спим и едим, как и год назад. Но нет, все же, что-то произошло, что-то (хочется верить), прекрасное. Так оно и есть, не надо наговаривать на жизнь, не надо ее проклинать. Она как старая телега везет нас по весеннему лесу…
…Сегодня последний день моей жизни. Все-таки он наступил. Наступил так, как наступает каждый обычный день. День еще не закончен, и я, по правде говоря, еще не знаю, чем он закончится, но я точно знаю, что это последний день моей жизни.
Откуда у меня такая уверенность?
Уверенности нет, конечно, ни в чем, никогда. Но здесь у меня появилась какая-то очень серьезная уверенность, основанная на убеждении в том, что дальше существовать нельзя. Это убеждение совпало со многими вещами, произошедшими в последнее время, что окончательно подтвердило все мои догадки и ощущения.
Это не будет самоубийство. Я не буду предпринимать никаких действий, направленных на прекращение моей жизни. Она закончится сама, и закончится она сегодня. Я лишь знаю об этом. Знаю тем странным знанием, которое никогда не ошибается в главном.
Этот последний день не будет чем-то особенным, он вообще не будет отличаться от всех остальных, таких же одинаковых дней моей жизни.
Возможно, я умираю. Но об этом никто не знает. Так уж ли это важно? Что вообще важно? Важно ли хоть что-то, когда так много людей и смертей в мире?