Смотреть на птиц
Шрифт:
Так хочется, чтобы, проснувшись однажды, увидеть, что все эта жизнь оказалось просто сном. Просто страшным сном, кошмаром. Жизнь ведь невозможна, однако она почему-то есть. Не для чего, а почему-то. И это самое ужасное, что может быть».
Прошло еще несколько таких же тусклых и обычных лет. Жизнь продолжала свой стремительный бег, проявляя неизменное равнодушие к живущим. Жизнь продолжалась, но в мире не произошло ничего, о чем можно было бы искренне сожалеть. Или так же искренне удивиться. Временами
Дэн пробовал фотографировать жизнь, чтобы уловить красоту ускользающих мгновений. Ничего не получилось. Даже если фотография оказывалась безупречной эстетически, в ней все равно чувствовалась какая-то фальшь. Чем больше красоты и изящества, тем больше почему-то фальши. Такой нелепый закон. От этого становилось скучно и совсем приторно. Дэн забросил фотографию, и вместе с ней желание понимать жизнь.
Он уже переступил за ту черту возраста, когда смерть еще может восприниматься как трагедия. Он незаметно добрел до того рубежа, за которым остались, как говорят, лучшие годы. И умри он сейчас, это не стало бы абсолютным и безвозвратным горем. Конечно, только для окружающих, остающихся еще в живых; для самого умершего возраст не имеет значения, и приход смерти всегда означает наступление темной катастрофы жизни. И все же с возрастом несколько притупляется и страх смерти, и воля к жизни. Все чаще Дэну казалось, что жизнь взяла свой последний излет и теперь уже неуклонно стремится к своему закономерному не страшному, но скучному концу. Умереть от естественного окончания жизни казалось Дэну верхом пошлости. Но особых сил, чтобы сопротивляться этому, он не чувствовал.
Большинство людей, дожив до этого периода, понимают, что теперь жизнь пошла на убыль; и не почувствовав в себе былого искрометного и беспутного азарта, выбирают сон и еду. Да, сон и еда – великие анастетики, они помогают перенести вдруг ставшее таким неинтересным и блеклым существование, существование, в котором там мало надежды, и так много тины и пены. Конечно, они могут хорохориться, молодиться и омолаживаться. Они становятся вегетарианцами и занимаются йогой, заводят любовниц и любовников, рожают новых детей, путешествуют, ведут здоровый образ жизни, бросают пить и курить, пьют травы, худеют, правильно питаются, занимаются спортом, делают пластические операции, занимаются благотворительностью, покупают новые квартиры, верят экстрассенсам, гороскопам, журналистам, и убеждают себя, что все только начинается. Но все уже кончилось, даже и не
Однажды, гуляя с сыном в детском парке, Дэн, пожалуй, впервые задумался над тем, что он почему-то до сих пор жив. Все дело было в этом «почему-то». Действительно, он ведь еще не умер, хотя мог сотню, тысячу раз умереть самым случайным и нелепым образом. Это показалось ему странным и удивительным. Какое-то новое чувство пришло к нему, обласкав и обнадежив. Оно пришло совсем неприметно, не в виде откровений и озарений, а как скромный гость. Перед ним вспыхнула вереница различных смертей его ровесников, и даже тех, кто был младше его, но уже давно умерших. Он вспомнил могилу своего одноклассника, которая находилась в минутной близости от могилы его отца. Как египетская пирамида грозно и властно возвышалась она над кладбищенской пустыней, напоминая всем о неизбежной участи. Но он-то избежал этой участи, именно участи. Эта простая и нехитрая мысль оживила его, ставшее в последнее время совершенно бесцветным, существование.
Вокруг раздавался детский смех. Эти веселые звуки, перемешанные с гулом весеннего воскресного дня, дали ощущение спокойствия. Дэн не хотел поддаваться беспечности этого обманутого весной состояния. Слишком много было в его жизни разных озарений, откровений, пониманий, так ничем и не закончившихся. Одни только подъемы и падения. Он, честно говоря, устал, устал от себя, от собственного мучительного сознания и переживания жизни. Но правда была в том, что он никогда раньше не думал о том, что до сих пор жив, поскольку еще не достигал этого порога жизни. Такое никогда ранее не приходило в голову, не могло прийти, поскольку жизнь воспринималось как само собой разумеющаяся данность, а не как особая благодать. Жизнь выступила из своих берегов, и смерть вдруг превратилась в маленькую точку, исчезающую на белоснежном пространстве мира с молниеносной быстротой.
Нет ли здесь знака какой-то высшей милости, не позволившей ему умереть раньше? Дэн вдруг почувствовал избранничество. Это было совершенно новое ощущение и понимание: избранничество самой жизнью. В сущности, чем была его жизнь? Набором разного рода мучительной сложности эпизодов, никогда не позволявших подняться над ними и обозреть ее как целое.
Он вспомнил отца и мать, вспомнил Марию и жену. Вспомнил дочь и как-то по-новому посмотрел на сына, который в это самое время гнался за убегающим от него несчастным серым голубем. Кем были все эти люди для него? Они были лишь эпизодами, из которых ткалось неведомое полотно всегда непонятного существования. Но теперь что-то поменялось. Жизнь вдруг приобрела ценность как раз в тот момент, когда ее ценность была сведена к минимуму. Это божественное «вдруг», снова вдруг. А вдруг это опять обман?
Конец ознакомительного фрагмента.