Смотритель
Шрифт:
Павлов попытался припомнить еще кого-нибудь, но заснул.
Проснулся он, как ему показалось, от блеска воды, неожиданно заигравшей оранжево-синими сполохами. Однако никакой луны или северного сияния на небе не было. Павлов невольно протер глаза и увидел, что там, где речонка делает плавный изгиб, на фоне высокого противоположного берега, образующего живописный задник, стоит островок. А на нем игрушечный дом самых современных форм: гнутые конструкции, стекло, одинокий японский клен.
– Ты что-нибудь понимаешь, а, Сирин? – Однако невозмутимая морда собаки говорила о том, что понимать тут и нечего, что весь этот фантастический вид – нечто само собой разумеющееся, и принимать его надо так, как есть. – И кому же пришло в голову тут такое устроить? Бабки-то ведь затрачены бешеные, а престижа никакого… Уж не напроситься ли нам в гости, а, Сирин? – Павлов быстро прикинул, что плыть тут пять минут, никак не более, если, конечно, не попадешь на невидимую с берега быстрину или, хуже того, в водоворот. Но уж слишком неожиданным оказалось зрелище – и слишком соблазнительно близким.
Павлов быстро разделся и, подняв над головой узел с одеждой и кроссовками, ухнул в ледяную воду. Сирин, мирно отфыркиваясь, поплыл рядом. Через несколько минут они вылезли на противоположный осклизлый илистый берег, вероятно кишащий всякими мерзкими тварями. Павлов уже совал в джинсы вторую ногу, как вдруг услышал над собой насмешливый женский голос:
– Неужели боги послали мне второго Одиссея? Но предупреждаю сразу, странник: я не Навсикая. Скорее – Кирка. [31]
31
Навсикая – верная жена древнегреческого героя Одиссея, терпеливо дожидавшаяся возвращения мужа из долгих странствий; Кирка, или Цирцея, – волшебница, обратившая всех спутников Одиссея, попавших к ней, в стадо свиней.
Павлов, стоящий в одной из самых нелепых и смешных для мужчины поз – на одной ноге, согнувшись, с недонадетыми штанами, тихо выругался, но мужественно закончил процесс одевания и только после этого поднял голову.
Опершись коленом на декоративный валун, над ним стояла женщина с молодым лицом и почти седыми волосами, небрежно собранными в узел. Она насмешливо щурила синие глаза.
– Простите, что явился без приглашения, – обезоруживающе улыбнулся в ответ на ее откровенный и любопытный взгляд Павлов, – но уж больно тут у вас интересно. Надеюсь, никому не помешал, ничего не нарушил и ничто не испортил…
– В общем-то надеетесь верно. Я живу одна, по ночам не сплю, собак люблю, новых людей любопытствую. Так что пока все в порядке. А то, что без приглашения, так это совсем несложно теперь исправить…
– Так не бывает, – вырвалось у Павлова.
– Почему же это так не бывает? Могу даже очень это объяснить, да вы и сами можете придумать с десяток вариантов прекраснейших объяснений. Только скучно все это, уж лучше сразу примите все, как есть. – Они прошли по ухоженной дорожке, посыпанной каким-то мерцающим гравием, и поднялись на стеклянную терраску без перил. На этой живописной терраске, откуда открывался фантастический вид, белел изящный столик, на котором стояли кофеварка, бутылка вина и два бокала.
– Вы хотите сказать, что ждали… кого-то?
– Почему же так сразу и не говорите – «меня»? Ах, да, как я могла ждать вас, вас не зная! Но это все равно, садитесь, пейте, что хотите, и рассказывайте.
«Сумасшедшая», – тотчас же мелькнуло у Павлова, но так спокойно было насмешливое лицо в ореоле седых волос, что мысль эта быстренько улетучилась, так и не успев оформиться окончательно.
– Тоска заела, – неожиданно для себя самого просто сказал Павлов и налил полный бокал вина. Вино оказалось вязкое и тягучее.
– Это не кровь, это – марсала, – поспешила пояснить женщина. – Тоска… Тоскана, эти лиловеющие от густого воздуха холмы и вечный угол красной крыши, и пинии… [32]
– Я видел две пинии здесь неподалеку, то есть не пинии, а как будто… – Губы Павлова произносили все эти слова, а сознание тем временем отчетливо фиксировало какую-то невероятную абсурдность всего происходящего. – Скажите, это сон?
– Сон? Нет, конечно! Кто бы во сне сказал вам, что это сон? Меня зовут Татьяна, Тата. А вас…
32
Итальянская сосна, в изобилии растущая в Италии и считающаяся одним из символов Рима.
– Сергей. А собаку – Сирин.
– Как хорошо! А то я думала – Бокс Третий. Знаете, здесь шагу невозможно ступить, чтобы не… Все эти геометриды, махаоны, круглые железные столы, фланелевые пиджаки, пикейные юбки… [33] Я так устала и так хотела бы вырваться…
Вопрос «а почему бы вам не переплыть речку и не сесть в Рождествено на автобус» даже не пришел Павлову в голову. Вместо этого он взял тонкую холодную руку в свою:
– Ах, я знаю, из себя трудно вырваться. У меня, например, совсем не получается. То есть я готов, совсем готов, но как – понятия не имею. Говорят, надо просто начать все делать по-другому? Но я пробовал делать все не так, как привык. Не так есть, не так пить, не так читать, одеваться по-другому, заниматься какими-то совсем-совсем другими вещами… Мыслить и вправду начинаешь немного иначе, но чувства! Чувства никуда не денешь, их не перевернешь, не сменишь, как… одеколон.
33
Любимые «образы» В. Набокова, переходящие из романа в роман.
– Есть нечто худшее, чем чувства, – печально ответила Тата, и пальцы ее дрогнули. – Есть власть культуры – и ты в ней, как в сетях. Вот я, например, уже давно и прекрасно знаю, что мне никогда не избавиться от образов, которые на самом деле давнымдавно сгорели, сгнили, рассыпались в прах. А кто-то все равно все выходит в сад, и полыхают зарницы, и чем-то горьковатым тянет с полей [34] И что самое ужасное – эта ловушка все продолжает смыкать свои железные челюсти. И тут вся разница в том, кто в какую ловушку попал. Вот вы… Впрочем, раз вы здесь, то вопрос мой неуместен. Лучше задам другой вопрос – почему?
34
Фраза из романа В. Набокова «Другие берега».
– Я в детстве, до школы еще, жил на Козьем болоте, ну, на Почтамтской, в коммуналке, и весь этот фиолетовый снег вечером на Морской, граненые деревья зимой в сквере…
– Понятно, понятно, – остановила его Тата, – только не продолжайте. – Она как-то нервно посмотрела на высокий берег. – Но вам пора, уже светает.
Павлов торопливо поднялся, хотя был уверен, что просидел на терраске никак не больше получаса.
– Сирин! Сирин! – Однако пес не отзывался. – Послушайте, я без него никуда не поеду, – вдруг решительно сказал он и приблизился к этой загадочной женщине.
– О, господи! – прошептала Тата. – Вы с ума сошли! Давайте поищем вместе.
Но пес так и не отзывался, хотя только что лежал под стеклянным полом террасы, выглядя сверху каким-то нелепо распластанным подобием динозавра.
– Так получилось, само как-то… Я ничего не имел в виду… – как мальчишка, начал оправдываться Павлов, но Тата уже поспешно тянула его к берегу.
– Ступайте, ступайте, никуда он не денется, побегает и вернется… Идите же!
– Да вы что? До города километров пятьдесят! Нет, я никуда без него не уеду! Сяду вот тут и буду ждать! – Он уселся на валун, на который до этого опиралась коленом Тата.