Смотритель
Шрифт:
На секунду ее лицо стало таким же бело-серебряным, как волосы.
– Да вон ваша собака, уже на том берегу, видите?
Действительно среди чахлых кустов низкого берега мелькали черно-белые пятна. И Павлов быстро снова разделся и, не оглядываясь, бросился в воду.
Но на берегу он напрасно бегал и звал Сирина – ему отвечала только болотная тишь, а шале на острове – да и сам остров – пропали в ночной августовской мгле.
Павлов с трудом добрался до машины, лег на заднее сиденье и вернулся в город только после того, как рассосались утренние пробки. Как ни странно, подступившая уже совсем близко тоска, словно застыла в своем обычно неумолимом движении. Или было просто не до нее? Очередное исчезновение Сирина, странный дом и еще более странная женщина совершенно поглотили его мысли и чувства. Особенно засела у него в сознании последняя. В ней было то, чего так не хватало ему в большинстве современных женщин: полное отсутствие желания понравиться. Как человек молодой, холостой и с деньгами, Павлов не раз ради любопытства залезал в Сеть на соответствующие сайты и всегда выходил оттуда с ощущением глубокого омерзения. У него никак не укладывалось в голове, как молодые, вполне нормальные и даже привлекательные на вид дамы и девицы пытаются продать себя всеми доступными способами. Из каждого комментария так и кричало одно: ну возьми меня, меня, я лучше той и лучше этой, как угодно, только возьми! И уже ничего удивительного не было после всего этого в циничных реакциях развращенных таким образом мужчин. Разумеется, он понимал, что пропаганда вечной молодости и красоты, так усиленно насаждаемая отовсюду, обращена вовсе не на то, чтобы люди действительно были здоровы и хорошо выглядели, а исключительно для того, чтобы выгодней продаться. Что большинство, как всегда глупое и податливое, давно съело эту приманку и теперь из кожи вон лезет, чтобы соответствовать идиотским стандартам, не имеющим ничего общего с подлинной красотой и с настоящей женственностью. Все эти нынешние бабы подменяют влекущую власть пола легкой доступностью. Этой легкой доступности наслаждения не так-то легко противиться, но все же вполне по силам человеку, тем более что тело – не уникально. А вот противостоять глубокой и темной нерассуждающей власти пола…
Но, похоже, нынче все позабыли о влекущих тайнах бытия, подменив их рублем и плотью. Что ж, похоже и впрямь, как говаривал старина Тютчев, не плоть, но дух растлился в наши дни… [35] И когда толпы молодых девиц превращаются в простые готовые к употреблению овощи, что можно ждать от мужчин? От одной мысли об этом Павлова уже передергивало. Многое можно понять, многое даже оправдать. Конечно же, человек слаб, нестоек, и девушкам ныне, в этот продажный век, ужасно сложно, но… Но не до такой же степени. Павлова неизменно поражала степень, до которой дошло ныне это убожество духа.
35
Так начинается стихотворение Тютчева «Наш век».
А тут красивая женщина вела себя абсолютно естественно, говорила открыто и в то же время об очень личном, не было у нее ни маникюра, ни косметики, ни сногсшибательного загара, зато шел от нее ровный глубинный ток теплой женственности, от которой кружилась голова. «Вот меня и закружило, – подумал Павлов, – должно быть, оттого, что такая естественная женственность чрезвычайно редка в наше время».
Сирин, как ни в чем не бывало, появился на этот раз всего через пару дней, но к этому времени Павлов понял уже окончательно, что влюблен в столь необычно явившуюся ему Тату по уши. Он придирчиво осмотрел пса, глупо надеясь, что обнаружит на нем какие-нибудь знаки того, где тот был. Может быть, он, мерзавец, просто просидел все эти дни у стройных Татиных ног? Но на Сирине, как всегда после его отлучек, не было и намека на странствия: все та же идеально ровная, лоснящаяся шерсть, ни ссадины, ни пятнышка грязи, хотя всю ночь перед его возвращением бушевала сильная гроза с ливнем. – Черт знает что такое! – резюмировал Павлов и собрался сегодня же снова ехать туда, не знаю куда. Он уже давно и безуспешно изучил карту, на которой, кроме странно прямых безымянных не то речонок, не то канав, в этом месте не было изображено ничего. Он даже залез в Google, но и там промелькнула лишь унылая штриховка болот да еще какая-то проселочная дорога, которой он, кстати, нигде не пересекал. Сирина Павлов на этот раз решил оставить дома. Пес оскорбленно выл за запираемой дверью, но тут гнусно затрезвонил междугородний, и вернувшемуся Павлову сообщили о поставке новой партии шуб, которую надо было немедленно принять. А назавтра грянула аудиторская проверка, и еще несколько дней нечего было и думать о том, чтобы куда-то там еще выбираться.
Глава 4
Сквозь нежный прибрежный туман дом казался беспомощно сделанной акварелькой: охряные стены, несколько шатких колонн, с которых, шелестя, осыпалась краска, поющее под речным ветром круглое окно крошечного мезонина, скрипящие от времени перила белого крыльца. Марусе невольно захотелось крикнуть: «Мисюсь, где ты?», [36] но вокруг было так тихо, что теперь любые слова прозвучали бы совсем неуместно. Розовые пятна солнца кое-где уже лежали на влажном песке. Пока Маруся выливала воду из кроссовок и отжимала футболку и шорты, Вырин уже двумя прыжками преодолел крыльцо и разлегся на веранде, в которой едва поместился.
36
Заключительная фраза рассказа А. Чехова «Дом с мезонином».
«Интересно, чье же это имение? – неторопливо обходя дом, подумала Маруся. – Тут, на севере, никто и не строился. Может быть, дача? Но дач так не строили… Да, вот и парадное крыльцо, и словно бы даже след от пушечки. Но размеры, размеры – таких просто не бывает, а если бы и были и так сохранились, то об этом кричали бы давно все справочники. Странно…» Все это было и в самом деле весьма странно. Однако домик стоял и даже пах чем-то давно забытым, читанным только в книгах: то ли пенками со свежих сливок, то ли бельем под нагреваемым на плите утюгом.
Наконец, Маруся осторожно поднялась на веранду и толкнула дверь с веселой рамкой из разноцветных стеклышек.
В крошечных сенцах, темных и ветхих, пахло мышами и почему-то шоколадом. Из них шли две двери, хотя Маруся была уверена, что снаружи дом был никак не больше одних этих сеней. Она долго колебалась, какую же ручку тронуть: гнутую медную или латунную с акантовым листочком, но любовь к античности перевесила, и она толкнула левую. Дверь, шурша, растворилась, и Маруся попала в крошечную комнату с двумя окнами, служившую, вероятно, гостиной: овальный ореховый столик, пара гнутых полукресел, изразцовая печка с шандалами. На столике в беспорядке валялись книги, в том числе и раскрытые. От всего веяло покоем и отрешенностью.
Маруся осторожно подошла к окну, но не увидела ничего, кроме кустов жасмина и сирени, которых, кстати, явно не было снаружи. Или она их не увидела? Но этого просто никак не может быть – она обошла домик со всех сторон, даже касаясь стен руками; никаких кустов вокруг не было и в помине. Странно. Однако кусты шевелились под речным ветерком и даже слабо благоухали. Тогда она, не дыша, села на полукресло, ожидая, что оно сейчас под ней рассыплется. Но штофное сиденье только легко вздохнуло, принимая ее, и Марусе тут же показалось, будто она сидела в нем всю жизнь.
Некоторое время она просидела, как школьница, сложив руки на коленях и ожидая неизвестно чего, но потом взгляд ее невольно скользнул по раскрытой странице.
«…предстал оледеневший человек, маскирующий свое беспокойство, скрывающий сердце под гордыней, а гордыню за „неприсутствием“…» [37] Слова эти были энергично отчеркнуты ногтем. Марусе стало как-то не по себе и от этой фразы, и от тишины, и от непонятных кустов за окнами. Она уже положила руки на подлокотники, чтобы подняться, но сзади послышался звук открываемой двери. Маруся похолодела: никакой двери, кроме той, в которую она вошла, в комнате не было.
37
Цитата из статьи о В. Набокове французского литератора Жерара Гильо.
– А вы дальше прочтите, дальше, – произнес за ее спиной красивый мужской голос.
Не поворачивая головы, Маруся послушно наклонилась к странице.
«…Человек горящего холода и зачинатель дела, в котором сочетаются расчетливость и необъятность», – прочитала она вслух.
– Вот именно, – голос был печален. – Но и это еще ничего не объясняет. Сидите, сидите, – и в следующее мгновение на втором полукресле перед Марусей оказался высокий, очень худой человек лет под сорок, с поредевшими русыми кудрями, мягкой бородкой и хищными, изящно вырезанными ноздрями тонкого носа.
Он взял ее руку и склонился над ней:
– Артемий Николаевич. Гильо. Однако, несмотря на фамилию, по матери русский столбовой дворянин…
Маруся даже вспыхнула: она всегда хотела когда-нибудь увидеть человека, который мог проследить свою родословную никак не позже, чем с XV века. Но хозяин, видимо, понял ее неправильно.
– Ежели сомневаетесь, можете справиться в Бархатной книге. Ба…
– О, нет, что вы, я верю, верю!
– Продолжаю. Владелец сего именьица, но без душ – однодворец так сказать…