Смотрящие вперед
Шрифт:
По долгосрочным прогнозам Института океанологии Академии наук СССР (что подтверждается, в частности, работами такого крупнейшего учёного, как профессор Турышев), уровень Каспия будет снижаться ещё в течение ближайших ста — двухсот лет. На советских учёных лежит тяжёлая ответственность за Каспий. Говоря языком старинных лоций, мы, смотрящие вперёд, обязаны далеко видеть. Уровень Каспия нужно поднимать, этого требует народ, требуют государственные интересы. Давайте советоваться, что же нам предпринять.
Анализируя создавшееся на Каспии положение (в ближайшие годы в Каспий не может быть подано достаточно воды для поддержания его уровня!). Институт океанологии Академии наук СССР предложил схему локального регулирования моря. Это будет
— А как вы относитесь к проекту Дмитриева? — спросила, вдруг оживляясь, полная пожилая женщина в чёрном платье с орденом на груди — она сидела в президиуме. (Как я потом узнал, это была известный ихтиолог Васса Кузьминична Бек.)
— Весьма положительно отношусь! — воскликнул Мальшет. — Но Каспий это не спасёт. Эффект его для Каспийского моря скажется не раньше, как лет через двадцать, когда уже будет поздно спасать вашу рыбу, Васса Кузьминична! Повторяю, нужны самые срочные меры! — продолжал Мальшет. — Я уже предлагал в печати и снова настоятельно предлагаю — надеюсь, совещание поддержит это предложение — объявить открытый конкурс на гидротехническое сооружение, регулирующее уровень Каспия. Кроме того, в обсуждении проблемы Каспия должны принять участие не только представители научно-исследовательских учреждений, но и печать, партийные и советские органы. Проект такого грандиозного сооружения может родиться лишь как результат огромного коллективного труда. Как ни странна своей новизной идея регулирования целого моря, но она вполне по плечу советскому народу, советской технике...
Здесь начались такие бурные аплодисменты, что Мальшету пришлось минут пять помолчать. Он не улыбался, ожидая как-то очень серьёзно тишины. Я взглянул сбоку па сестру... О, как она смотрела на Филиппа, забыв обо всём на свете, ничего не замечая, не слыша. Вот, значит, каким бывает взгляд женщины, которая любит,—доверчивый и пылкий. У меня сжалось сердце: как мне хотелось, чтоб Лиза была счастлива в жизни. Как-то сложится её судьба? Что она любит Мальшета, я подозревал давно. Напрасно Фома так избил Глеба. Ведь я ему говорил: «Мальшет — вот кто ей нужен!» Глеба она только жалеет, мне тоже его жаль (странно всё-таки, что такого здоровенного красивого парня все жалеют. Чудеса!).
Заканчивая свой доклад, Мальшет просил совещание упомянуть в решениях о необходимости срочного создания экспедиции (у меня радостно ёкнуло сердце!) по изучению трассы дамбы.
— Объявляю перерыв на обед, — утомлённо объявил председатель.
Глава восьмая
«ПОТОМУ ЧТО ВЫ... ПОДЛЕЦ!»
Вечернее пленарное заседание началось с обсуждения докладов. Взволнованный и страстный тон, который задал Мальшет, сохранился. Выступали ихтиологи, гидрохимики, биологи и климатологи, учёные с мировыми именами и скромные труженики, как Мальшет. Выступали представители партийных организаций, гидростроители, рыбники, моряки. Очень мне понравились их выступления — они были коротки и определённы. Практики ставили вполне конкретные задачи, разрешения которых ждали от учёных, а учёные обсуждали возможности и пути их осуществления. Стало как-то особенно хорошо, я вдруг поверил, что с Каспием скоро справятся.
Иван Владимирович тоже был очень доволен ходом совещания. Мы сидели втроём на тех же местах, а Мальшет, после того как ответил с трибуны на вопросы, пошёл в ложу и сел рядом с высокой девушкой. У неё было несколько длинное бледное лицо и большие глаза, похожие на серый бархат. Это была сестра Глеба — Мирра Львова, гидробиолог и планктонолог, работавшая вместе с Филиппом в Институте океанологии.
Филипп собирался нас познакомить, но Мирра опоздала на заседание. «В перерыве, наверное, познакомит», — подумал я и сбоку посмотрел на сестру. В ней чувствовалась какая-то скованность, внутреннее напряжение, с которым она мужественно боролась. Иван Владимирович, сидевший со стороны Лизы, ласково дотронулся до её загорелой руки. Он хотел что-то сказать, но промолчал. Я тоже так сделал, хотя мне хотелось успокоить сестру. «Значит, она испытывает сейчас ревность, — решил я, — там давняя дружба... если это только дружба».
Я подумал, что Глеб тоже пришёл бы на совещание, где были и его отец, и сестра, и мы все. А вместо этого он вынужден прятать от людей своё лицо. Что-то постыдное было в том, что он дал так «разукрасить» свою физиономию. Ведь никто не знал, что его избил чемпион по боксу. «Подрался из-за одной девчонки!» — сказал Глеб. Это хорошо, что он не стал хныкать и жаловаться.
Я вдруг вспомнил всё, что Глеб рассказывал о своём детстве. Властный, суровый отец, который вечно его третировал, открыто презирал и ненавидел. Странно всё-таки — за что, ведь любил же он дочь. Однажды я задал этот вопрос Турышеву, и он ответил так:
— Может быть, Львов чувствовал душевную хрупкость Глеба? Люди склада Львова никогда не удержатся, чтоб не залезть в незащищённую душу сапогом.
Иван Владимирович хорошо знал мать Глеба, она была именно такая — незащищённая. Муж, которого она беззаветно любила, сильно её обижал — измены, унижение достоинства, вечная боль и подавленные слезы. Уйти от мужа с двумя детьми у неё не нашлось сил. В результате бесконечных травм — рак...
Я читал в одной научной статье про такой в точности опыт. Группу собак дразнили, пугали, расстраивали, и вот они все заболели раком. (Опыт, конечно, жестокий, я бы не мог там работать, хоть это и для блага человечества! Я Павлушку Рыжова ещё за то ненавидел, что он мучил животных. Ребята уверяли, что он только при мне мучил, чтоб меня позлить. Возможно, и так.
Раздумывая о Львове, я невольно посмотрел на него — он сидел на том же месте, в президиуме, у края стола, такой же свежий и выхоленный. Один из членов президиума — он не то опоздал, не то выходил — на цыпочках прошёл на своё место позади Львова. Профессор обернулся и протянул руку. Обмениваясь рукопожатием, тот товарищ улыбнулся Львову.
По-моему, самое гнусное, что может быть на свете, это — улыбнуться подлецу. Конечно, тот человек не знал про Львова. Не знал, что он подлец.
Мне стало так одиноко и неуютно, что хоть волком вой. Я оглянулся. Кругом полно народа, всем жарко, обмахиваются — женщины веерами, мужчины газетами и журналами, но все внимательно слушают. Мне сразу стало легче. Но в этот момент на кафедру вышел Львов...
Его так же встретили рукоплесканиями. Улыбаясь обаятельной улыбкой, он поднял белую холёную руку и слегка ею помахал — не то в знак приветствия, не то страдая от скромности. Говорил он без всяких шпаргалок, язык-то у него был подвешен не хуже, чем у нашего Павлушки.
Выступление Львова сводилось, в общем, к тому, что уровень Каспия скоро начнёт повышаться, и не из-за чего «горячку пороть» — это я своими словами передаю. А вот теперь попробую его словами, если сумею, так как это очень трудно! Про Львова только Салтыков-Щедрин написал бы хорошо — уж очень этот «учёный» походил чем-то на Иудушку Головлева.