Смотрящий вниз
Шрифт:
– Улицей не ходи! Дуй через забор и лесом до станции! Там, на ближайшей электричке – куда хочешь! И учти, ствол с твоими пальцами в сугробе останется! Улика номер один!
– Я теперь до Самарканда не остановлюсь! – Чердачник спрыгнул в снег и помчался к забору.
Через мгновение голова его скрылась по другую сторону. И как раз вовремя. На веранде послышались шаги.
Ну что?! – спросила Вера, обнимая меня сзади. – Врага не видно?!
– Ложная тревога, – подтвердил я, увлекая ее в дом. – Просил же до моего возвращения
– А я не выдержала. – Она усмехнулась. – Вдруг там тебя без меня пытают? Очень хотелось посмотреть. Чего это ты кричал наверху?
– Честно? – Я остановился и посмотрел ей в глаза. – Никому?
– Вот тебе крест! – Европа осенила себя знамением.
– Прадеда твоего, аптекаря, испугался! – вздохнул я. – Как он из-за гобелена выглянул, так я и… Вообще-то я и без того уже давно мокрый! Где моя большая ванна?!
Ванна у матери капиталиста оказалась довольно-таки средней. Меня это не удивило. Я уже догадался, что Руфь Аркадьевна, человек старой закалки, управляла имением на свой лад и сыну особенно не потакала.
Закончив водные процедуры и облачившись в приготовленный для меня спортивный шелковый костюм с рогожинского, должно быть, плеча, я вышел к хозяевам. Бабушка и внучка встретили меня овациями. Не представляя причин подобного триумфа, я, однако, раскланялся и приблизился к столу, умеренному в размерах, но изысканному и обильному по содержанию. Все тут же прояснилось.
– Браво кавалеру, что в одиночку не испужался обезвредить матерого преступника! – торжественно провозгласила Руфь Аркадьевна.
Так она и сказала: «не испужался».
– Обезвредить его не удалось, – заметил я, устраиваясь между дамами. – Он с детства безвредный. А вы– то, позвольте, откуда знаете про сей конфуз?
– Окна, мой мальчик, – поделилась секретом Руфь Аркадьевна. – Окна в домах для того и проделывают, чтобы видеть через их посредство все вокруг происходящее!
Она вставила в длинный янтарный мундштук сигарету, пододвинула к себе янтарную же пепельницу и глянула на меня с превосходством.
– И бабушка мне все порассказала, жалкий врун! – подхватила Европа. – А я ей – как ты наплел про аптекаря! У нас с ней нет секретов! А ты и не знал.
Тут мне был предъявлен язык.
– Каюсь! – Зажигалка, от которой я дал прикурить Руфи Аркадьевне, разумеется, была янтарной. – Куда прикажете отнести повинну голову?!
– Голову оставьте, – разрешила старая добрая женщина. – В починку – рано. Она еще у вас работает. А что вы шум не стали подымать да в колотушки стучать – за то вам отдельное спасибо. Это вы, мальчик, молодец. Милиция, вопросы, допросы – не люблю. Полагаю, он не вернется?
– Он-то? – Я пожал плечами. – Не думаю. У него в Самарканде срочное что-то. Ну, так мы собрались отметить его отъезд или все же по более достойному поводу?
– О да! – спохватилась Европа. – Мы собрались поздравить тебя, любимая ба, с твоим совершеннолетием! И отметить это все бешеной тусней!
– Почему с совершеннолетием?! – подняла брови Руфь Аркадьевна.
– Достигнуто совершенство. – Мое предположение вызвало у Веры бурю восторга, излившуюся в виде щипков и поцелуев.
– Он за меня слова исправляет! – Вера выпрыгнула из-за стола. – Он их толкует, переводит и – вообще! А я – сейчас вернусь!
– Сюрприз уготовила, – объяснила Руфь Аркадьевна. – Только от нее и терплю.
– И что же было в той жизни? – поспешил я нарушить возникшее было молчание потому, что было оно мне совсем не на руку.
– В какой «той»? – рассеянная, словно дым над ее сигаретой, спросила именинница.
– В которой конвой был с собаками?
– О, – сказала она. – Это не увлекательно: цинга, вши, этапы. Нас все простили, и мы всех простили, космополиты безродные.
– Вы врач? – сообразил я медленно, но верно.
– Бывший, – нехотя подтвердила Руфь Аркадьевна. – Психиатр, если угодно. Имела когда-то наивность выбрать самую безнадежную профессию: копаться в человеческих мозгах.
– Отчего же безнадежную? – не дал я ей сойти с интересующей меня темы.
– А вот и сюрприз! – крикнула, появляясь с тортом, Вера Аркадьевна.
В том ли была суть сюрприза или более свечей не нашлось, только украшали они торт в количестве шестнадцати.
– Сейчас дуй одним махом! – велела Европа бабушке. – Три, четыре!
Именно «три, четыре» бабушка и задула. Ослабленные постоянным курением легкие большего совершить не смогли.
– Остальные нарочно оставила, – виновато улыбнулась Руфь Аркадьевна. – Темно как-то, вы не находите? Ну что же, итак, день варенья считается открытым. Осталось шампанское открыть.
День рождения мы отмечали долго, и еще бы дольше отмечали, если бы захмелевшую Европу не стало бы, по счастливому стечению обстоятельств, клонить в сон.
– А правда, он хороший?! – смежая веки, бормотала Вера. – Я сейчас немного вздремну тут… А вы тут без меня не очень…
Я перенес Веру на диван, укрыл пледом и вернулся к бодрой еще Руфи Аркадьевне.
– Предупреждаю вас: я – сова! – многозначительно сказала она.
Никаких признаков усталости или желания отправиться на покой она не подавала. Вместо этого подала чай к столу.
– Почему же безнадежную? – продолжил я прерванный давеча разговор о ее профессии.
Казалось, мы понимали друг друга с полуслова, будто не вечер, а годы провели за этим столом.
– Верно, самой надобно быть немного шизофреником, чтобы постичь все глубины и перепады этих заболеваний, – неторопливо пустилась в объяснения Руфь Аркадьевна. – Как назло, с ранних лет я отличалась особенной холодностью и рассудительностью… Мне как психиатру позволено так о себе… Ну, да что поделать – родители настаивали. Они видели в психиатрии большое будущее. Ведь такое сумасшествие творилось кругом.