Смотрящий вниз
Шрифт:
– В чем дело, Самсон?! – Я ошарашенно уставился на возбужденного дворника.
Лоб его был перевязан грязным носовым платком, сквозь который проступало розовое пятнышко.
– Завтра аперация на мозг! – лихорадочно забормотал Самсон. – Весь мозг удалят – рентген паказал! Там, наверху, с далгами пристанут – не харашо! Скажут: «Самсон – челавек не слова»! В ад его надо затуркать! Юрию вон трушник вернул!
– Он у меня в семьдесят третьем году занимал.
Я почувствовал, что мне скоро самому трепанация потребуется.
– Любаня ему в лоб кружкой заехала! – продолжал веселиться
– У-у-у, вредная баба! – завыл Самсон.
Оказалось, произошло следующее. Несмотря на изобилие магазинов и коммерческих палаток, в сквере близ нашего дома продолжал функционировать и процветать пивной ларек. Управляла им опора и надежда окрестных алкашей, женщина с двойным подбородком по имени-фамилии Любаня. Разливное пиво она отпускала как за наличные, так и в кредит. Допускался и смешанный вариант: сколько хватает – наличными, остальное – до завтра. За это ее не то что носили на руках – все-таки полтора центнера живого веса, – но разбавленное пиво прощали легко и даже с благодарностью. Разве что с дворником Самсоном у нее происходили регулярные стычки. Причина их была зарыта глубоко в национально-исторических корнях. Если все поступки библейского Самсона, как известно, имели скрытый смысл, непонятный для окружающих, то с армянином-дворником все происходило как раз наоборот: именно поступки окружающих казались ему исполненными непостижимого и таинственного значения. В случае с Любаней, например, Самсон не понимал, почему, когда над стойкой присобачена табличка: «Требуйте долива после отстоя пены», все страждущие из очереди не стоят, чинно дожидаясь, пока осядет пузырящаяся белая шапка, и не просят, как предписано означенной табличкой, долива, а цапают свои кружки и припадают к ним дрожащими губами. Будучи сам членом «партии любителей пива», дворник, однако, на протяжении долгих лет сосуществования с ларьком неукоснительно требовал у Любани долива.
– Подавись, – по обыкновению отвечала Любаня.
И равнодушно выполняла его требование. Что ей был дикий Самсон с его двадцатью граммами разбавленного пойла!
Как назло, в то утро, когда мне больше всего надо было выспаться, заведенный ход событий дал осечку. Свежее пиво Любане завозили часам к восьми. И свежее пиво как раз отличается от стоялого наличием обильной пены. Надо заметить, все в то утро были не в духе. Я был не в духе известно почему, Самсон потому, что ночью обильно выпал снег, и ему предстояло расчищать этот снег до отупения, а Любаня всегда была не в духе.
Чтоб поднять тонус перед грандиозной зачисткой, Самсон, дождавшись отхода заправочной машины, приблизился к ларьку и заказал кружку подогретого освежающего напитка. Любаня привычно вытерла стойку мокрым вафельным полотенцем и багровой натруженной рукой повернула свой «стоп-кран». Когда пена в кружке, заполненной на три четверти кучевым облаком, отстоялась, дворник по привычке сдержанно потребовал долива. И Любаня по привычке равнодушно выполнила его пожелание. Но пена не сдалась. Любаня долила снова. Не тут-то было. Пена, заливая прилавок, по-прежнему не сдавала своих позиций в кружке.
– Далей, гаварю! – рассказывая, Самсон опять перешел на крик. – Ана мне: «Я далила!» – «Не далила ты!» – замечаю, ара! «Далила!» – она! «Не далила!» – «Далила!»…
Как опять же известно, библейская патриотка и проститутка Далила разобралась с Самсоном, отстригши ему ножницами волосы, в каковых заключалась вся его сила. Любаня поступила иначе. Потеряв терпение, она схватила полную кружку и заехала дворнику в лоб. Как я полагал, так и полагаю: легенды и мифы – самая вечная тема нашего бытия.
– Егоров пратакол саставил! – Одной рукой придерживая забинтованную голову, другой Самсон протянул мне монету достоинством в два рубля. – А завтра – аперация на мозг! Летальное – патом атдам! Еще за атпевание заплатить надо, ара!
Не успел я ответить, как в дверь забарабанили. Кутилин, предчувствуя продолжение праздника, поспешил на ее открытие. В коридор, отряхивая снег с шапки, ввалился Егоров.
– Ну, вот и власти пожаловали! – обрадовался мой сосед.
– Свидетельские показания снять надо! – Хмурый участковый вместо показаний почему-то снял шинель и сапоги. – Пальцам – крышка! Отморозил пальцы, пока улику искал в сугробе!
– Чего-чего ты искал?! – полез к нему с вопросами мерзавец Кутилин.
Егоров, подышав на пальцы, слазил в портфель и осторожно вытянул из него треснувшую пивную кружку.
– Ара! – Самсон выхватил кружку прежде, чем участковый успел ее спрятать обратно. – Трещина видишь где прашла?! У меня на черепе там же праходит!
– Ты что делаешь?! – оторопел Егоров. – На ней же отпечатки!
– Там отпечатки всей округи! – утешил его Кутилин. – Любаня кружки только изнутри споласкивает!
– Я на нее в суд! – снова заволновался Самсон. – Амаральный ущерб и материальный ущерб! Голой раздену! Паследнее прадаст!
Я повернулся и побрел в свою комнату.
– Какой материальный, Самсончик?! – развлекался за моей спиной Кутилин. – Материальный-то откуда?!
– А кожа?! Кожа лба новая пачти! – пыхтел разгневанный дворник.
Я затворил поплотнее дверь и, накрыв голову подушкой, завалился спать. Очнулся я оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. С трудом подтянув к лицу запястье, я глянул на часы-. Прошло минут двадцать.
– Шилобреев тебя требует! – дышал мне на ухо Кутилин. – Долго спишь, Санек!
– Ты что – охренел?! – Закипая от злости, я подскочил на диване.
– Шилобреев экстремальную картину заделал! – томясь от нетерпения, сообщил мой сосед. – Тебя хочет! Па экспертизу!
– Меня-то за что?! – оторопел я.
– Там, понимаешь, мнения разделились, – хмыкнул Кутилин. – Самсон говорит: «Вещь!», а Егоров: «Дерьмо!» Третейский суд необходим! Шилобреев только тебе доверяет. «Ты, мол, беспристрастен, как мать Мария!»
– Какая мать? – продолжал я еще вяло сопротивляться. – Бросьте жребий – и все! Орел – «дерьмо». Решка – «вещь».
И тут дверь в мою комнату, опрокинув стоящую за ней вешалку с одеждой, настежь распахнулась. Впереди процессии, напоминавшей весьма отдаленно крестный ход, выступал Шилобреев. Его «экстремальное» полотно, вознесенное, словно образ, над головой, едва прошло в проем. Позади Шилобреева торжественно вышагивали участковый Егоров и дворник Самсон.
– Руфи Аркадьевны на вас нет, – пробормотал я обреченно.