Смятение
Шрифт:
– Я немножко… всего чуточку… надеялась, может, мы сходим в ночной клуб.
– Боюсь, сегодня не сходим. Видите ли, я не состою в таком. Но если вам уж очень хочется, то я вступлю в какой-нибудь и попозже свожу вас.
– Я вовсе не рвусь туда. Только вот Луиза все говорит и говорит про это, была там всего один раз после «Последних радостей». В любом случае, полагаю, нельзя приводить в клуб двух женщин.
– Почему? Я бы счел, что так было бы вдвое забавнее.
– Это было бы неловко для той, с кем вы не танцевали бы, – заметила Полли. – Ее могли бы похитить.
– И это была бы я, – тут же сказала Клэри. – Я танцор никудышный. Если честно, смысла в этом не вижу.
«Мы не пошли в ночной клуб, – написала она в своем дневнике. – И к лучшему, если честно, ведь о них идет слава как о местах крайне скучных – там лишь тем очень хорошо, кому нужно крепко напиться и влюбиться».
Некоторое время она смотрела на написанное, соображая, чем каждое из этого явилось бы на деле. Ей казалось, что чем-то из этого или тем и другим сразу можно бы заниматься где угодно, для этого незачем ходить в ночной клуб, значит, должно быть в этих НК еще что-то, о чем не говорилось. Ой, ладно. Видно, все это, и клуб тоже, составляет настоящий общий тайный сговор, постичь который, похоже, не в силах ни она, ни Полли, а может, и не постигнут до тех пор, пока не обретут этот самый таинственный опыт, о каком никогда не говорят, разве что друг с другом. Не может ли это быть попросту
Квартира Арчи [писала она] очень мила. Мы провели в ней ночь. Он радушно уступил нам с Полли свою кровать, а сам спал в общей комнате на кушетке, которая была ему не по росту (бедный Арчи!), и за завтраком он сказал, что у него шея, как вешалка для пальто. Я поняла, что нам с Полли следовало бы проводить вечера с ним раздельно, тогда одна из нас могла бы устроиться на кушетке, а он мог бы оставаться в своей постели. Но, пусть квартира и весьма мала, все ж это квартира с мебелью, и ему как-то удалось сделать ее милой, такой же, как и он сам. Он показал нам шкаф в коридорчике прихожей, забитый предметами мебели, которые он не переносит. Там такая ужасная стойка для лампы с кораблями при всех парусах, все корабли цвета потемневшего пергамента и кофейных зерен, еще полная коробка китайских кроликов, все бледно-голубые и один другого больше, но в остальном одинаковые, еще ковер весь в том, что Арчи зовет зигзагами пост-Пикассо, крашенными в цвета фруктовых соков, – такого рода вещи. Но Арчи покрыл красными суконными скатертями наихудшие из столов и купил поразительную картину художника по имени Мэтью Смит [15] : поразительны красные и темно-синие краски изображения довольно упитанного спящего человека во сне, – которую повесил над камином, а еще он собственноручно покрасил стены в белый цвет, отчего все смотрится гораздо светлее. В ванной комнате ванна оранжево-желтая с черным, очевидно, когда-то это было модно. По его словам, единственное, что остается, это смеяться над этим, только у него мыло с запахом розовой герани и вода куда горячее, чем у нас дома. На завтрак у нас были тосты с консервированным мясом и чай. Потом Арчи должен был идти на свою работу в Адмиралтейство. Так что мы с Полли вымыли посуду после завтрака, привели все в порядок, а потом пошли по магазинам, по улицам пройтись, пока не пришло время обеда с дядей Хью в его клубе. Опять клубы. Дядин клуб зовется «Въезд-Выезд», потому как перед его главным входом имеются двое ворот для въезда и выезда машин. Хотя прямо сейчас налетов на Лондон нет, город кажется очень пыльным и тягостным. Мы решили отправиться на Пикадилли-серкус и взглянуть, нет ли в «Галери Лафайет» чего-нибудь хорошенького, что нам по карману, Полли купила там свое лимонное платье за пять шиллингов, так что место подходящее. По пути туда мы вроде бы говорили об Арчи, но все как-то очень поверхностно. Например, я сказала, что не пойму, как он что-то в магазинах покупает, если флотским офицерам не разрешается носить пакеты, а Полли сказала, что они, должно быть, переодеваются в гражданскую одежду или поручают своим подружкам делать для них покупки. Я сказала, что, по-моему, у Арчи подружки нет, а Полли сказала, откуда мне знать, это не он мне сказал? Вообще-то он эту тему не затрагивал, но, конечно же, если бы она у него была, то были бы какие-то признаки. Полли мигом спросила, какого рода признаки, а я никаких не смогла придумать, кроме баночек с кремами в ванной. Во всяком случае, сказала я, люди всегда говорят о тех, в кого влюблены, – только взгляни на Луизу, которая без умолку трещит о своем занудном Майкле Хадли, и, насколько нам известно, Арчи, видно, слишком стар для любовных связей. «И вовсе он не слишком стар! – вскинулась Полли. – На самом деле он вообще-то слишком молод для своего возраста».
15
Сэр Мэтью Смит (1879–1959) – британский живописец, ученик Анри Матисса, последователь фовизма, мастер ню, натюрморта и пейзажа. Воевал на Первой мировой войне, был ранен. В 1949 году был награжден командорским орденом Британской империи, в 1954 году посвящен в рыцари.
Только, похоже, все утро Арчи не выходил у нас обеих из ума, потому как мы то и дело заговаривали о нем, или скорее, по-моему, чаще всего это Полли делала: ее все время такое интересовало, вроде как, мол, он каждый вечер ужин готовит, если у него готовить некому, да что он по выходным делает, когда к нам домой не приезжает, все гадала, чем он занимается, когда в Адмиралтейство уходит. Обо всем об этом могла бы и у него самого спросить, заметила я. Она не ответила.
С покупками ничего не получилось. В «Галери Лафайет» не было ничего, чего бы нам хотелось, в магазине под названием «Хапперт» в конце Риджентс-стрит увидели очень красивую розовую шелковую блузку, Полли она очень понравилась, но стоила шесть фунтов, «астрономическая сумма за то, что одевает всего лишь половину тебя», как грустно выразилась она. Я предложила ей одолжить половину денег, но она сказала, уж лучше нет, лучше сберечь деньги на время, когда мы будем жить в Лондоне. Мы решили пройтись пешком до клуба дяди Хью, что был напротив Грин-парк. Интересная вышла прогулка мимо разбомбленной церкви, очень важно выглядевшего книжного, а потом магазина «Фортум энд Мэйсон». Из-под обломков церкви и из земли пробивались крестовник и вербейник. До обеда было еще далеко, вот Полли и предложила: почему бы нам не посидеть в парке напротив, где мы могли бы обсудить, как подступиться за обедом к ее отцу с тем, чтоб мы жили в Лондоне. Но я сказала, что хочу зайти в «Ритц», потому как это самый шикарный отель и я никогда внутри не была. «Я просто в туалет схожу, – сказала я, – а если им не понравится, что я только затем и пожаловала, то могла бы и джину с лаймом выпить».
Полл просто в ужас от такого пришла и рассердилась. «Глупо, – сказала она. – Люди не заходят так просто в отели…»
– Как же, заходят! Затем отели и нужны!
– Если только не собираются остановиться в них. Прошу тебя, не ходи. Умоляю не делать этого.
Так что я не пошла. Вместо этого мы сели в парке, чуточку поразговаривали, а потом заговорили про то, как заиметь себе свой дом. Я сказала, что, мне представлялось, было бы здорово, если бы Полли заявила о желании учиться в художественной школе, ведь само слово «школа», похоже, благотворно действует на нервных взрослых. Полли сказала, что самым трудным препятствием станет желание дяди Хью, чтоб мы жили в его доме с ним и дядей Эдвардом.
Ой, ладно. Обед наш был изысканным: салат из крабов и вино под названием «Либфраумилк», немецкое, так что, конечно же, написать правильно я его не могу. Дядя Хью называл его рейнвейном, что бы то ни значило. Был он очень мил и обращался к нам совершенно по-взрослому, пока не дошло до разговора о том, чтобы у нас был дом, когда он стал увиливать да обещать, мол, посмотрим-посмотрим, что, судя по обширному для нас обеих опыту его поведения, обычно означает «нет». Он сказал-таки, как было бы для него чудесно, если бы мы жили в его доме, и я видела, как слабела Полли, а оттого слабела и я, потому как, в конце концов, он ее отец, а если бы папа сделал мне такое же предложение, я бы, конечно же, жила с ним.
Конечно же, не стала бы. Только тут не то же самое, потому как была бы еще и Зоуи. Наверное, она оставалась бы за городом с Джулей, и тогда могло бы быть так: только папа и я. И тогда Арчи мог бы приезжать и жить с нами…
Только для меня жизнь (вместе с Полли) в доме дяди Хью ни на что такое не была бы похожа и уж наверняка стеснила бы нашу свободу, о чем я и сообщила Полли на обратном пути в поезде. А она в ответ, мол, нам остается только ждать (совершенно средневековая отговорка: ягненок, блеющий бараном, – сказала я ей, и ей пришлось согласиться). Но она сказала, что мы могли бы других подбить, хотя я не слишком-то надеюсь, что это привело бы к желаемому результату: тетя Вилли последнее время довольно раздражительна, а тетя Рейч, похоже, никогда не считала, что чем-то надо заниматься просто ради забавы, Зоуи же ни на кого не имеет влияния, за исключением Джули и того бедняги военного летчика, который влюблен в нее, – если вам угодно знать мое мнение. А еще Дюши: она не может не быть старомодной, раз уж так стара, – считает, что нам незачем ехать куда бы то ни было или чем бы то ни было заниматься.
Я не намереваюсь иметь детей, но, коль так случится, что вознамерюсь, то вот несколько правил, которые я установлю. Никаких Ср. Век. О, вроде «посмотрим», «это зависит» или «все в свое время». И никаких тем, каких нельзя касаться в разговоре, и я буду вдохновлять их на приключения.
Она прочла написанное, решая, правильно ли оставлять это в дневнике, который она писала для папы. Большую часть можно. Она удалила некоторые места про нее, Полли и Арчи и то место о жизни вместе с отцом в его доме, но и с Зоуи тоже. Вместо этого добавила кое-что о членах семейства, с тем чтобы он как можно больше знал, что происходило с ними.
Эллен [писала она] заметно стареет. Полагаю, от ревматизма люди выглядят старше, чем им по годам надлежит, да я и не знаю, сколько Эллен лет, потому как она говорит, что это вовсе не мое дело, но она очень дряхлая, все желтоватые прядки исчезли из ее волос, что сейчас лежат у нее на голове белым туманом. Еще у нее есть очки, за которыми тетя Вилли возила ее в Гастингс, но она не любит носить их, надевает только за шитьем. Она все еще много времени ходит за Уиллсом, Роли и Джулей, но Айлин помогает ей с глажкой, потому как ее, как она выражается, уже ноги не держат. Когда у нее выходной, она старается держать ноги вверх – не очень-то занимательное занятие для выходного. Должно быть, страшно становиться по-настоящему старой: невероятно подумать, что мы все время делаем это, сами того не замечая. Вот интересно, насколько я изменилась за два года, с тех пор как ты видел меня в последний раз, папа. То есть помимо того, что стала ростом выше (я самое малое на полдюйма выше Зоуи) – сама я в себе особых перемен не чувствую. На прошлой неделе, правда, я сделала перманент, потому как Полли завила свои волосы и считала, что завивка и мои сделает поинтереснее. Не получилось, совсем. Вместо того чтобы лежать себе прямо, как были, на редкость скучного темно-каштанового цвета, они пошли какими-то жуткими проволочными волнами, обращавшимися под конец в выморочные спиральки вроде штопора, и всякий раз, как я их мою, приходится накручиваться на эти ужасные бигуди, сделанные из чего-то похожего на свинец, утягиваться в коричневый чулок, отчего голове больно, как ни пристраивай ее на подушке. Вот я и пошла к той даме в парикмахерской в Бэттл остричь все это. Ей пришлось коротко стричь почти всю голову, так что теперь я смахиваю на чучело с торчащими повсюду волосами. Похоже, не гожусь я в настоящие леди. Вот, возьми, косметика. Полли, которая расчудесно хороша, теперь выглядит ужасающе пленительно, если воспользуется тенями, тушью для ресниц, губной помадой и прочим. Я же выгляжу по-идиотски. Тушь лезет прямо в глаза, они слезятся – и она течет у меня по лицу, от теней у меня веки морщатся, а помада на губах и секунды не держится. Полли учит: открывай рот и отправляй в него еду, как конверт в почтовый ящик, – только я забываю. А от пудры мой нос, похоже, блестит еще больше, так и сияет. По-моему, мне просто надо будет, как тете Рейч, обходиться без косметики. Так что, пап, несмотря на твое придурочное замечание, когда ты меня красавицей назвал (в тот день, когда мы набирали воду из ключа), боюсь, она из меня не получается.
Я не Полли. Только собиралась написать, что она, похоже, свыклась со смертью своей матери, но, похоже, фраза эта для меня лишена смысла. Не думаю, что люди способны когда бы то ни было свыкнуться с чем-то в такой мере ужасным: просто понемногу это перестает быть единственным или главным, что у них на уме, зато когда они вспоминают про это, то чувства те же самые. Конечно же, сводится это к тому, что я не знаю, что она чувствует, потому как я – не она. Только это и делает людей такими интересными, ты не думаешь, пап? Большую часть времени человек даже не подозревает, что чувствуют другие люди, а порой ему слегка-слегка представляется что-то, и, полагаю, время от времени он в самом деле узнает. Мисс Миллимент, с кем мы обсуждали это, говорит, что мораль, или принципы того или иного рода, это то, чему полагалось бы держать всех нас вместе, только ведь не держат же, ведь так? В прошлом месяце произошел чудовищный воздушный налет на германский город под названием Кельн (теперь мы бомбим немцев все время, но то был особенно большой налет, с 1000 бомбардировщиков, и люди отнеслись к нему с кровожадным удовольствием). Только убивать людей – это либо зло, либо нет. Не понимаю, как можно начать вводить исключения из такого рода правила, с тем же успехом можно заявить, что это не зло, в конце концов. Я на самом деле в этом жутко путаюсь. Правда, я говорю с Арчи о таком, когда одна с ним, только, конечно же, когда мы ездили в Лондон и останавливались у него, я о таком совсем не говорила. Полли терпеть не может разговоров о войне, расстраивается и постоянно уводит в сторону – перечисляет, скажем, всех людей, кого мы знаем, кто убивать людей не стал бы. Когда Арчи во время пасхального отпуска приехал на выходные к нам, произошел налет на портовый городок во Франции под названием Сен-Назер [16] (неподалеку от того места, где ты, пап, был, когда писал мне привет), и я чувствовала, что Арчи был чем-то опечален, и под конец он мне рассказал. Эсминец этот протаранил шлюзовые ворота, а потому, конечно же, не мог уйти от немцев, тогда его команда минировала корабль, чтоб он взорвался в определенное время, и пригласила в гости много немецких офицеров, пока их не взяли в плен (англичан, я хотела сказать, силы небесные! – когда пишешь, иногда так коварно выходит), и вот, конечно же, десятки немецких офицеров взлетели на воздух вместе с англичанами. Арчи знал одного из них. Едва ли кто уцелел. Только представь: все они разливают джин, веселятся и считают минуты, когда – они знают – произойдет взрыв. Арчи сказал, что такого рода мужество заставляет его чувствовать себя очень мелким. Он говорит, что немцы такие же храбрые – никакой разницы на самом деле. Я верю этому, потому как прочла очень хорошую ужасную книгу «На Западном фронте без перемен», где рассказывается про Первую мировую войну, какой она была для немцев. Кто бы не подумал – ведь ты бы подумал? – что после того, такое множество людей узнали, до чего ужасны, отвратительны и ужасающи войны, они не согласятся не развязывать их больше? Вот только, полагаю, меньшинство читают книги вроде этой, другие становятся старыми, и люди им не верят. Ты не считаешь, что что-то весьма не так с продолжительностью нашей жизни? Живи мы 150 лет и не слишком бы старели в первую сотню лет, тогда у людей было бы время стать разумными, прежде чем последовать примеру леди Райдал или просто слишком погрязнуть в своих дурных старых привычках.
16
В сен-назерском порту были построены укрытия для немецких подводных лодок, но при всех нещадных бомбежках города эти укрытия выдержали: за всю войну ни одна лодка в них не пострадала.