Сначала повзрослей
Шрифт:
И только тогда и у меня самой получается хоть немного расслабиться, а потом уснуть. Точнее забыться в странной дремоте, наполненной образами, запахами и даже ощущениями. Будто и не сплю я вовсе, но и проснуться до конца не могу.
А вот просыпаюсь я от стойкого ощущения, что на меня кто-то пристально смотрит.
— Ты ещё кто такая? — слышу резкое, едва открываю глаза.
14
Проморгавшись, я сажусь на кровати. От резкой смены положения голова начинает кружится
— Ты что тут забыла?
Напротив, развернув стул спинкой ко мне и усевшись на него, как следователь на допросе в кино, на меня остро смотрит девочка-подросток. На вид ей лет четырнадцать, но если смыть яркие чёрные стрелки с век, то может оказаться и меньше.
— Я Женя, — отвечаю ей, всё ещё пытаясь прийти в себя, но мозг сопротивляется, недовольный таким неласковым пробуждением.
— Что ты забыла в кровати моего отца?
Оу. Оказывается, у Германа Васильевича есть дочь не намного младше меня.
— Сплю.
— Ты дура?
Становится обидно. Что это ещё за допрос такой?
— А ты грубиянка, я смотрю.
Встаю и иду к шкафу с зеркалом. Приглаживаю волосы, заплетаю их в косу. Расчёску нужно искать, но сперва объясниться с этой девушкой. А то не мудрено и без волос остаться, учитывая, каким взглядом она на меня смотрит. Того гляди и вцепится.
— Так я слушаю, — встаёт со стула и складывает руки на груди. — Ты шлюха? Он тебя снял? Спишь с ним?
— Слушай, — разворачиваюсь и тоже складываю руки на груди. Что-то эта выскочка меня уже буквально за пару минут достала, — ты чего сразу оскорблениями кидаешься? Если спрашиваешь, может, всё-таки ответ выслушаешь?
Девчонка пару секунд хлопает глазами, а потом снова садится на стул, закинув ногу на ногу.
— Ну давай. Удиви меня.
— Меня зовут Женя…
— Это я уже слышала, — перебивает.
— … твой отец пару дней назад подобрал меня на дороге… — понимаю, как это звучит, когда девушка выгибает бровь. — Я убегала по лесу от парня и его друзей, которые… хотели меня обидеть. А твой отец меня спас.
— Папа как обычно, — подкатывает глаза.
Я сомневаюсь, стоит ли ей знать все эти подробности, но как ещё ей объяснить моё пребывание тут?
— А потом так сложились обстоятельства, что жить мне в общежитии было небезопасно, и твой папа предложил пока остановиться в его квартире. Я думаю, это совсем ненадолго.
— То есть ты не спишь с ним?
— Нет! — качаю отрицательно головой. — Конечно, нет.
Я вообще ни с кем не сплю, так-то. Кот под боком, когда домой приезжаю, не считается.
Девчонка ещё несколько секунд смотрит с недоверием, а потом вдруг заметно расслабляется. Будто шарик сдувается, и её лицо становится куда более приветливым.
— Я Ксюша, — представляется уже более миролюбивым тоном. — Просто родители развелись, и меня бесит это.
— Понимаю, — киваю.
Какое-то странное чувство внутри появляется. Снова эта щекотка непонятная, когда я думаю о том, что у Германа Васильевича есть женщина. Это ведь нормально, он взрослый мужчина, у него семья. Пусть и в разводе. Но контролировать и даже понять это возникающее ощущение мне сложно. Оно меня удивляет и даже пугает. Тревожит.
— У мамки хахаль — этот придурочный дядя Серёжа, — кривится Ксюша. — У бати эта дура пучеглазая. Бесят. Думала, ещё и ты.
Ещё и я…
Не знаю, о ком девушка сейчас говорила, называя пучеглазой, но у меня внутри уже зарождается неприязнь. Это необъяснимо, но факт.
— Там на кухне борщ. Это ты варила?
— Я.
— Можно я поем? Мама еду заказывает, она невкусная. Я как-то у подружки борщ ела, её мама сама готовит. Мне понравилось.
— Конечно, — смеюсь. — Я тоже проголодалась.
— Тогда пошли.
Мы выходим из спальни. Германа Васильевича, суда по всему, в квартире нет. В колледж я, конечно же, проспала. Первую пару придётся прогулять. Я так ни разу не делала, и мне очень стыдно. Врать не хочется, и я пишу куратору правду, что проспала, и что отработаю занятие в обязательном порядке. Хорошо хоть это не пара Витька.
Ухожу в ванную умываться, а Ксюша идёт на кухню, слышу, как гремит посудой. Уже через десять минут мы с ней активно поглощаем борщ. Действительно вкусный получился. Так-то уже больше половины кастрюли нет, хотя целых четыре литра сварила вчера вечером. Герману Васильевичу, кажется, действительно понравилась моя стряпня.
Когда я думаю об этом, внутри разливается приятное тепло. Всегда приятно, когда кто-то высоко оценивает то, что ты приготовишь. Но одно дело, когда бабушка говорила, что у меня весьма недурно выходит, даже поначалу думали в сторону не швейного отделения, а кулинарного. И совсем другое, когда Герман Васильевич. Это отдаётся как-то иначе… я даже не пойму как, но иначе.
— Офигенный борщ, — говорит Ксюша. — Пусть мамка сама ест всякие ризотто и суши. Я бы вот такое лучше бы лопала.
— Спасибо, — киваю, улыбнувшись.
— А ты тут ещё же потусуешься, да? Я буду на хавчик заскакивать.
— Ну пока да, но не знаю, как долго.
Ксюша доедает, берёт тарелку пустую и открывает один из нижних шкафчиков кухонных. Там внутри полки, но стенки из нержавейки. Посудомойка, похоже. Честно говоря, я никогда и не видела их. Мы с бабушкой посуду руками моем, а по гостям я как-то и не бывала особо. У соседей только, но и у них не было этого чуда техники.
— Ты так смотришь, будто мойку впервые увидела, — усмехается Ксюша, а мне, признаться, становится стыдно. Не хочу выдавать этого и просто неопределённо пожимаю плечами.
— Просто не знала, что тут есть. Я же только вчера приехала.
— А ты думала, батя руками тарелки драит? — снова хихкает девушка.
Я перевожу тему, включая чайник. Уж им-то я пользоваться умею. Наши Старые Синички хоть и деревня, но это не значит, что мы в оловянных чанах воду греем и на ребристой доске стираем.