Снайпер
Шрифт:
Выбравшись на крыло, я смотрел на подбегающего лётчика. М-да, сверху он выглядел меньше. Парень оказался здоровяком лет тридцати, видать, старослужащий. Одет в командирскую форму – лётные костюмы мало кто носил, – судя по кубарям, старлей. Ремень с кобурой, шлемофон, больше ничего, даже планшетки и карты. Грудь пустая от наград – это да, в вылеты награды не брали, оставляли в личных вещах или в штабе под роспись. Я – исключение из правил, отказался это делать, о чём подписал акт, чтобы снять ответственность со штабных командиров. Так что старлей наблюдал весёлого такого лыбящегося майора со всем иконостасом на груди. Включая золотую звёздочку. И я увидел, как у него вытягивается лицо. Узнал.
– Товарищ майор!.. – вскинув руку к виску, попытался лётчик перекричать рёв мотора, чтобы представиться.
Нашёл время! Я махнул рукой, прокричав в ответ:
– Некогда, в пути познакомимся! Лезь в кабину!
– А где парашют? – сразу отметил он отсутствие этого нужного для каждого лётчика девайса.
Тут я заметил, что мои парни забеспокоились в стороне и по очереди начали пикировать куда-то к лесопосадке. Ага, вижу, сканер показывает, что к нам патруль двигался. Хм, а неплохо они его атаковали, один мотоцикл лежит вверх колёсами, бронетранспортёр горит, несколько уцелевших немцев из патруля разбегаются, залегая по разным укрытиям. Я поторопил старлея:
– Время, время, давай в кабину.
Тот с трудом втиснулся на сиденье, всё же медведь какой, я быстро запрыгнул следом и, закрыв фонарь, повёл машину на взлёт. Взлетели. Поднялись на двести метров и, набирая скорость, устремились к передовой. Ушли. Благополучно перелетели линию фронта. Во время полёта общались. Тот оказался из штурмового полка, тоже в корпусе Егорьева служил, летал на одноместном Ил-2. Сбили. Один из звена остался в живых и видел, как от эскадрильи две машины улетали обратно. Работали по немецкому аэродрому, а там зениток… да дежурная пара истребителей. Те двое чудом ушли. Я об этом случае слышал. По сути, та эскадрилья – смертники, но направили её на аэродром для отвлечения внимания, а не чтобы угробить. Всё же Егорьев – командир, умеющий воевать. В общем, был жёсткий приказ комфронта – уничтожить железнодорожный мост, и бомбардировщики, целый полк, «сотками» и «пятисотками» разнесли его. Две фермы в воду рухнули.
Только это было четыре дня назад, ещё до меня. Это он уже столько идёт?
Спросил, и тот подтвердил, четыре дня топает. Когда подбили его, тянул как мог, километров на пятнадцать от разгромленного аэродрома улетел, ну и на посадку пошёл. Не удачно, болотце оказалось. То-то он такой чумазый. Ну и повезло, на окраине встречной деревушки ночью еды добыл. Рисковый парень, реально ему повезло, не сдали. Правда, уже больше суток во рту ни крошки, так что прилетим – и сразу на обед, пусть покормят здоровяка. Фамилия у него под стать внешнему виду – Михайлов. На самом деле на медведя похож. Я-то сам среднего роста, но по сравнению с ним кажусь малышом.
Это его объяснение, я же описал всё так. Утром делали вылет, я заметил его, сообщил начальству, но ночью за ним вылететь не разрешили, поэтому я рискнул сейчас, именно из-за этого парашют и не брал, чтобы места в Яке побольше было. Заодно описал, как оказался в корпусе Егорьева. Ну и как прошли вылеты сегодня. Оба. С каким результатом. Впечатлил.
А вот и наш аэродром. Я убедился, что немцев поблизости нет, и пошёл на посадку, за мной – ведомые. Что мне не понравилось: приезжие гэбэшники явно договорились с генералом – у капонира стоит комитет по встрече. Значит, придётся бить и уходить, не с цветами ждут. Отделение комендантского взвода выстроилось. Арестовывать будут. А Егорьев хмурый ходит, нервно папиросу курит, наблюдая, как мы к стоянке подкатываем. Ишь ты, рассмотрел, что нас двое в кабине, две головы, понял, что я сделал, и вместе с генералом, лётчиками – их тут с десяток было да три механика – ну и теми, кто арестовывать должен, направился к самолёту.
Когда мотор заглох, я первым выбрался на крыло – за мной с трудом полез пассажир – и доложился:
– Товарищ генерал! Я всё-таки вывез того лётчика, которого в тылу у немцев видел. Своих не бросаю. Старший лейтенант Михайлов из полка штурмовиков.
Спрыгнув на землю, я стал стаскивать перчатки, и в это время ко мне стал приближаться капитан, который два часа назад пытался меня арестовать. Поигрывая пистолетом, он с ухмылкой сообщил:
– Ну что, Крайнов, всё, что положено, сделано. Ты арестован.
– Ну попытайся, – усмехнулся я, засовывая перчатки за пояс.
Он вскинул пистолет, направляя его мне в грудь, и достаточно жёстким голосом приказал:
– Руки! Поднять руки!
Двое его подручных направились ко мне, у одного была верёвочная петля, явно вязать руки, но тут произошло неожиданное, даже для этого капитана, но не для меня. Пистолет в его руках дёрнулся, изрыгая огонь, и пуля попала мне в грудь. Я снопом рухнул на землю, подогнув колени. Всё шло, как я и спланировал, но тут случилось непредвиденное. С рёвом раненого медведя к капитану рванул Михайлов и нанёс ему мощный удар – и челюсть сломана, даже хруст был слышан. Еле успокоили его.
А я лежал мёртвый. Это подтвердил врач, который сразу осмотрел меня, диагностировав смертельное ранение, – пуля вошла в грудь и застряла в рёбрах, выходного отверстия не было. Но это и понятно. Пуля попала в орден Ленина, исковеркав его, но и поэтому замедлив полёт, так что было объяснение причины, почему ранение слепое да и крови немного. На самом же деле, управляя пистолетом капитана и выстрелив себе в грудь, я преследовал сразу несколько целей. Конечно, орден жалко, но он останется при мне, пусть видят. Так вот, судя по реакции местных и этих неизвестных, приказ на мой арест пришёл сверху. С какого верха, пока не знаю, но если Егорьева нагнули, значит, высоко сидят. Вот я и решил пока отдохнуть. Честно сказать, задолбали меня уже местные. Я вообще в Союз не для этого возвращался. Однако дело сделано, я разведён, документы все при мне в кольце, так что жить можно. Я вон, будучи в Москве, даже выписался и продал участок с домом, в котором мы с Аней жили. Правда, сейчас там пустырь с блиндажом, но землю выкупило государство по минимальной цене. И то я не деньгами получал, а сберегательными билетами, которые хрен разменяешь. Однако избавиться от этой гири по-другому я не мог. А половину тех билетов по-честному отдал Ане.
Меня накрыли плащ-палаткой. Вокруг же стоял ор. Капитан стоял бледный, держась за челюсть, бессмысленным взглядом смотря на моё тело, и его изрядно потряхивало. Как мне показалось, переживал он сильнее всех. Но может, это сказывались последствия удара. А выстрел был великолепен, фактически пуля застряла между рёбер, амулет защиты остановил её. Потом пулю я выковыряю и заращу рану. Ну а остановить сердце и дыхание, пока врач исследовал меня, вообще плёвое дело. Он уже убедился – я точно труп, и сейчас орали в основном помощники капитана в званиях сержантов госбезопасности. А спорили по поводу моей тушки и Михайлова. Насчёт меня генерал уже сдался, гэбэшники забирали моё тело, а вот своего лётчика он отдавать категорически не хотел. Генерал понимал всю серьёзность положения, но решать его судьбу будут в его корпусе. В общем, похоже, старлея ждал штрафбат. Ударил старшего по званию. Вот так спасаешь человека, а делаешь ещё хуже. Надеюсь, генерал сможет как-то повлиять на трибунал, который ждал Михайлова.
Почему я орден зацепил, высчитав перед выстрелом траекторию полёта пули, так чтобы был шанс вернуться. Мол, врач ошибся, я был оглушён и ранен не так и тяжело, как могло показаться. Орден практически остановил пулю. То есть я сделал задел на будущее, если вдруг придёт в голову вернуться, предъявляя себя живого и почти здорового.
А сейчас, через двадцать минут после рокового выстрела, который изменил на поле многое, меня подняли в кузов полуторки, выделенной генералом, неизвестные погрузились в свою эмку, и мы покатили к выезду с аэродрома. Капитан в полуобморочном состоянии полулежал на заднем сиденье впереди катящейся эмки, и синяки под его обоими глазами выглядели роскошно. Молодец Михайлов.