Снег в мае
Шрифт:
…В коридоре больные уже знали, что знаменитость, которая не соглашалась со всеми прочими, была среди участников консилиума, маститых медиков наименее знаменитой и наиболее молодой. Какой-то самонадеянный провинциал с непомерным апломбом. Он якобы уже демонстративно уходил и стаскивал с себя халат. Он якобы обещал за полгода поставить на ноги неизлечимо больного академика. В коридоре яростно спорили сторонники самонадеянного провинциала с его непримиримыми противниками: «Он ставит на карту жизнь человека».
Старик Пичугин
«А она там, на скамейке, ждет», — подумал Борисов, ложась в постель, и снова зазвучала в его ушах песня скворца.
— Товарищ академик! — возрыдал вдруг Пичугин, заранее благодарствуя, и ринулся в коридор. — Похлопочите за-ради бога, чтобы и меня, простого смертного, поставили на консилиум! Скажите им, они вас послушают!
Благосветлов не отверг Пичугина ни словом, ни жестом. Он стремительно прошел сквозь него, как сквозь пустоту, уверенный и властный. Борисова ужаснула жестокая сила и жадность к жизни этого человека, промелькнувшего на миг в распахнутой двери, почти бестелесного, бесплотного, но по-прежнему занимающего на земле слишком много жизненного пространства.
— К молодой жене торопится! — ерничал Пичугин, ковыляя обратно. — А она ждет не дождется вдовушкой заделаться…
— Замолчи, старик! — прикрикнул Лозовой.
— Молодой, а нервный! — огрызнулся Пичугин. — На жену свою кричи, а не на меня, я тебя вдвое старше…
Лозовой встал с кровати и вышел, с грохотом затворив двери. Растравил его Пичугин напоминанием о жене. Точный глаз у старика. А растрепы что-то давно не видно. «Сама ли бросила навещать, он ли ближе к операции просил не приходить? А Нина завтра придет, можно не волноваться, можно быть совершенно спокойным…» Борисов потянулся за висевшим в изголовье транзисторным приемником, вложил в ухо белую ампулу на мягком проводке и повернул колесико. Будто только его и дожидались, далекий низкий голос сказал: «Я не сержусь… Что изменила ты, я, право, не сержусь…» Он решительно выключил приемник: «Хватит, хватит… Зачем мне все это?»
На соседней койке одиноко суесловил старик Пичугин:
— Мы — люди маленькие, да нами земля держится…
В палату, запыхавшись, вбежала дежурная сестра — с новенькой, ненадеванной пижамой.
— Больной Пичугин, переоденьтесь!.. Пойдете со мной!..
— На консилиум? — Старик мигом вскочил, сдернул рубаху, бесстыдно спустил кальсоны, напялил новую пижаму — она топорщилась магазинными складками, — и медсестра, деловито оглядев обновленного Пичугина, сорвала у него с груди картонный ярлык.
— Пошли! — скомандовала сестра, и Пичугин двинулся строевым шагом оловянного солдатика. Он был так рад, что забыл о возможности своим уходом уязвить Борисова.
«Сами врачи его затребовали или по просьбе Благосветлова? — размышлял Борисов. — Но как бы то ни было, старик Пичугин — личность целеустремленная… Несомненно! Однако что же там с Благосветловым? К какому пришли решению?»
Этот день не родился на свет для спокойствия. Опять открылась дверь, на пороге — решительная женская фигура.
— Где мой Лозовой?
— Только что вышел… — Борисова смутило, что он не сразу признал в вошедшей растрепу. Что-то в ней переменилось. Не прическа, нет, волосы по-прежнему свисают мятой шалью… Но как она смогла пробраться сюда в неприемный день?
— Он волнуется? — Растрепа плюхнулась на кровать Лозового, закинула ногу за ногу. — И совершенно напрасно! Вы, мужчины, вообще абсолютные паникеры, — она открывала и закрывала нелепую, с бахромой, сумку, звучно щелкая огромным позолоченным замком. — Ему предстоит обычная операция… — Она встала, подошла к окну. — Мне удалось сюда проскочить чисто случайно… У ворот больницы разыгралась нелепейшая сцена… Представляете себе? Я подхожу — там стоит синяя «Волга». Ну, думаю, мадам, конечно, здесь, ее пускают в любой день, не так, как нас, грешных… И вдруг вижу — она выходит через проходную. За ней пытается выйти старик, в чем-то домашнем, в шлепанцах… Его не пускают… Шум, крик, прибежал врач. Представляете?.. Академик решил покинуть больницу. Без разрешения врача, вообще без всяких разговоров. В шлепанцах сесть в машину и уехать. Никаких справок и бюллетеней ему не надо. Ему говорят: «Выслушайте мнение консилиума». Он заявляет: «Оно меня не интересует»… Я пользуюсь всей этой суматохой, шмыгаю через проходную и по пути сюда узнаю, что ваш академик, как его там, не помню фамилии, наплевал на все медицинские авторитеты и сегодня вечером вылетает самолетом к черту на рога, в глушь какую-то, где живет шарлатан и авантюрист, обещавший ему полное исцеление… Что вы на это скажете?
Борисов в ответ неопределенно пожал плечами.
— Мракобесие! — решительно объявила растрепа. — Дикое невежество! — Она пощелкала замком и ушла искать своего Лозового.
«Я опять свободен… — устало подумал Борисов. — Опять свободен»…
Удивительно теплым оставался апрель до последних дней, а в мае повалил снег — густой, обильный, ослепительный. Все стало бело, да так бело, как не бывает и зимой. А снег все шел и шел, кружил метелью, отчаянно, погибельно.
— Опоздал ты, вот чего! — ехидно говорил снегу старик Пичугин. — Всем ты пригож, да уж ни к чему…
Белый май продержался два дня, а потом дожди и ночные туманы съели снег. Лозового повезли в операционную, а Борисов в демисезонном пальто, в велюровой шляпе вышел прогуляться.
Он ходил и к скамейке в дальнем углу парка, под фонарным потрескавшимся столбом, но скворец, видно, еще отсиживался в своем домишке. И женщины Борисов не встретил на знакомом месте, потому что ее там и не могло быть…