Снега метельные
Шрифт:
«Какое самообладание!»— подумала Женя.
— Я как постоянный донор готова поделиться кровью с каждым больным.
«Ну зачем это подчеркивать!— возмутилась Женя.— И так всё ясно. Только терзает Леонида Петровича перед операцией»
— Но, к сожалению, у нас с больным несовместимые группы крови.
Ирина поднялась и, широко, некрасиво шагая, вышла из ординаторской.
«Куда она пошла? Зачем? Откуда ей известна группа крови Хлынова? Неужели она еще что-то задумала? — встревожилась Женя.— Какая ужасная отговорка — несовместимые группы!»
— У одной кровь
— Зря вы так,— отозвался Николаев.
— Вот вам и кривотолки,— беспомощно сказала Женя.— Леонид Петрович, может быть, другого хирурга вызвать?
— Да, лучше другого,— поддержал Курман.— Вам тоже будет спокойнее.
— Я уже пытался, сообщил в область. Но хирурга не будет. Самолетам не дают погоду. К тому же там понимают, операция не сложная, а всех наших сложностей...— Хирург помолчал, едва заметно смешавшись, откашлялся и твердо закончил:— Всех наших сложностей им не передашь.
— Леонид Петрович, я сказала о другом хирурге, чтобы успокоить вот этого товарища! Не подумайте...
— Дело в том, Женя, что каждая минута промедления...— начал хирург, но Курман перебил его тоскливым голосом:
— Ну, зачем обязательно руку отнимать?!
— Обязательно. Иначе он умрет через три дня.
— Нет, не умрет. Не может этого быть,— упорствовал Курман.— Раз и руку в таз — это легко. У меня отец на фронте точно вот в такую картину попал. Ногу под танк засунул и отморозил, вернее, под танк попал... Резать надо, говорят врачи. А отец против. Другого хирурга вызвали, он запретил отнимать. Теперь отец жив-здоров, не калека совсем. Видите, как может быть? А тогда была война, некогда было рассуждать. Сейчас мирное время, целина... Нет! Я, как его друг, как его, можно сказать, брат,— против! Самолеты не ходят, трактор пройдет, лошадь пройдет, я сам поеду! Давайте трактор!— он повернулся к Николаеву, глаза его загорелись новой надеждой.
— А сам Хлынов согласен на операцию?— спросил Николаев.
Грачев ответил, Хлынов в тяжелом состоянии, почти без сознания.
Курман лихорадочно привстал, полный решимости.
— Я знаю, в медицине есть закон!— горячо заговорил он.— Без разрешения родственников операцию не делать.— Он рывком стянул с себя телогрейку, шагнул к вешалке, но, увидев там белые халаты, вернулся, бросил телогрейку на табуретку, сверху шапку и сел на нее.— Так я говорю, правильно? Не разрешаю, как родственник.
«Какой ты родственник?!» — в сердцах хотелось воскликнуть Жене, но она сдержалась. Может быть, у Хлынова никого нет, ни отца, ни матери, она же не знает, и этот парень ему как брат.
Но ведь и она не чужая для Сергея, не посторонняя.
— Повторяю, Хлынов погибнет, если мы не сделаем ампутацию гангренозной руки,— сдерживаясь, проговорил хирург.— Повторяю, самолеты не ходят. Хирурга из Кустаная мы дождемся при хорошей погоде. Он успеет к похоронам. Я понимаю, больной может не согласиться на операцию,— это его право. Он может даже расписку дать, что отказывается от ампутации. Расписку мы подошьем к истории болезни для оправдания. А что мы подошьем
— А я выйду за порог и крикну ребятам: Сергея Хлынова тут прикончить хотят!— Курман побледнел еще больше.— Так они вашу больницу по бревнышку растащат.
— Как ты смеешь!— вспылила Женя.
— Не все же такие родственники,— холодно вставил Николаев.— Безответственные.
— Я помню своего отца!— вскричал Курман.
— С вашим отцом случай исключительный. Один из ста. Но ведь другие раненые именно врачами спасены, согласитесь,— убеждал Николаев.
— Тут такой узелок...— попытался оправдаться Курман.— Их трое, понимаете?
— Да, нас трое,— согласился Леонид Петрович.— Об этом я и скажу сейчас Хлынову. Нас трое: ты, я и смерть. Исход будет зависеть от твоего выбора, на чью сторону ты станешь, Сергей Хлынов?
Курман опустил голову, еще больше насупился.
— Время идет,— проговорил Леонид Петрович.— Вы согласны, Курман Ахметов?
Курман посидел, посидел без движения, затем молча приподнялся, достал из-под себя шапку, расправил ее и положил на стол.
— Вот!
— Что это значит?
— Говорите с ней,— Курман показал на шапку.— Ответит — режьте.
–– Шапка существует только для головы,— терпеливо заговорил Николаев.— Но голова существует не только для шапки. Если вы так настаиваете, Ахметов, что ж, поговорим с шапкой. Ты хочешь, чтобы тебя снимали перед гробом друга? Ты хочешь, чтобы весь Камышный и «Изобильный» шли в процессии за машиной, на которой будет лежать Хлынов ногами вперед?
— Я и так уже виноват перед ним!—вскричал Курман.— У меня живот скрутило, он меня пожалел, один поехал. Лучше меня режьте! Сергей, он такой... за любого жизнь отдаст.
— Другие тоже способны на жертвы, Курман, дорогой,— с мягкой укоризной заговорила Женя.— Зря ты в чем-то подозреваешь хирурга, не доверяешь нам. Ты ведь сам знаешь, как два года назад Леонид Петрович спасал твою жену и твоих детей. Он послал к тебе самого дорогого для себя человека. В метель с Хлыновым, ты же знаешь об этом, Курман.
— Я понимаю... Я все понимаю,— с горечью, едва слышно проговорил Курман.— Но я не могу... Что он мне потом скажет!
— Мы ему скажем, Ахметов, что вы настоящий друг!—твердо сказал Николаев.— И он вам скажет спасибо. Идемте.— Николаев взял его за руку, но Курман вырвал руку, закрыл лицо и заплакал.
— У меня отец с фронта... без ноги пришел! Я ему десять лет... каждое утро костыли подавал! «Балам, аса таякты акель».—«Подай костыли, сынок». А кто Сергею поможет? Ни жены, ни детей... Я понимаю, я все понимаю... Я вам верю, но лучше бы мне умереть.
Курман стянул со стола шапку, начал вытирать ею слезы.
— Вы не верите в своего друга, Ахметов. Да он с одной рукой сделает в тысячу раз больше, чем другие с двумя. Он — герой. И он должен жить, должен!
Николаев подошел к вешалке, снял халат и набросил его Курману на плечи.