Снега, снега
Шрифт:
Продать невинность не получилось. По той весне в гетто проводились полномасштабные обыски – искали всякий и разный компромат, говорящий о нелояльности евреев к немецким властям.
В их скромный домишко ввалилось сразу пять военных (или – полицейских?).
– О, какая гладкая краля! – обрадовался широкоплечий и усатый оберштурмбанфюрер. – Это мы удачно зашли! Очень – удачно…
– Пощадите! Не губите! – взмолилась Сара Моисеевна, но, получив пудовым кулачищем по лбу, упала на пол.
Бабушка потеряла сознание,
Они развлекались с ней часов шесть, пропустив через стандартный – для того Мира – секс-репертуар. Впрочем, откровенных извращений вояки себе не позволили.
Когда немцы, оставив на комоде несколько мятых купюр, ушли, Сара Моисеевна подытожила – с философскими нотками в голосе:
– Что же, могло быть и хуже. Главное, что в живых остались. Не переживай внучка. Дело-то житейское.
– Житейское, – жалобно всхлипывая, подтвердила Рива.
Подтвердить-то подтвердила, только… После пережитого скотства в её Душе, словно, «сломалось» что-то важное. Все мужчины теперь казались ей гадкими монстрами. То есть, бессердечными и ужасными подонками. Бездушными кровожадными чудищами и законченными уродами.
Так и не пошла она работать «девушкой». Хотела, но – не смогла. Так и осталась швеёй. Бывает…
Конечно, изредка приходилось оказывать сексуальные услуги всяким важным мужчинам. Без этого в гетто не прожить. Поселковый староста выдавал (или же не выдавал), продуктовые карточки и талоны. Инспектор «по нравственности» мог – по своему произволу – внести в списки кандидатов на посещение газовой камеры. Ну, и так далее.
Впрочем, Рива – как женщина – популярностью в гетто не пользовалась.
– Холодна больно, – шептались между собой важные и серьёзные мужчины. – Натуральное брёвнышко ледяное…
Потом заболела бабушка.
– Плохи дела, – равнодушно сообщил старенький лекарь с разлапистой жёлтой звездой на рукаве замызганного бело-серого халата. – Поджелудочная железа воспалена. Рак. Помрёт Сара через месяц. Может, и раньше.
– А, лекарства? – спросила Рива. – Неужели нет никаких хороших лекарств, могущих помочь?
– Есть. Как не быть? – хитро прищурился лекарь. – Но… Знаешь, сколько они стоят?
– Сколько?
Названная сумма была огромной.
«Это больше, чем можно выручить от продажи нашей халупы», – подумала девушка.
Подумала и отправилась к священнику отцу Сандино.
Когда-то давно, в гетто имелась и католическая церквушка, и маленькая еврейская синагога. Но, как-то так получалось, что большинство людей, посещавших синагогу, со временем оказывались в газовой камере. Синагога потихоньку захирела и закрылась, а католическая церквушка, наоборот, процветала. «Процветала», это в том плане, насколько данный термин может быть приемлем для реалий еврейского зачуханного гетто.
Про отца Сандино – уже лет пятнадцать – ходила дурная молва. Говорили, что он является извращенцем, маньяком, вампиром-кровопийцей и вечно-голодным людоедом. Поэтому Рива ничего не рассказала бабушке о своих планах, так как знала, что старушка будет категорически против.
Священник, выслушав просьбу, сообщил:
– Что же, раба Божья, пожалуй, я помогу тебе. Сумма, конечно же, велика. Но Бог учит нас – помогать ближним. Не так ли?
– Вы правы, отче, – скромно потупив взор, ответила Рива. – Все люди должны помогать – по мере скудных сил – друг другу.
– Правильно. Значит, и ты мне поможешь, раба Божья?
– Помогу, отче. Всё, что скажете.
– Точно – всё?
– Всё-всё-всё.
– Это очень хорошо, – повеселел отец Сандино. – Приходи, девонька, в полночь. Сюда приходи, в церковь. Только никому не говори про это.
– Не скажу. А, деньги?
– Утром, раба Божья, утром… Придёшь?
– Приду.
Конечно, ей было страшно. Очень-очень страшно, по-настоящему. Даже пальцы рук-ног заледенели и отказывались шевелиться.
– Не убудет, в конце-то концов, от меня, – бредя сквозь ночную черноту к церкви, тихонько шептала Рива. – Перетерплю, а потом всё забуду. Обязательно забуду. Зато бабушка выздоровеет… Ну, не съест же он меня? А, вдруг, съест? Страшно-то как, мамочка моя…
В церкви – на каменной подставке, установленной рядом с алтарём – горела одинокая, но очень яркая свеча.
– Пришла? – вкрадчиво спросил хриплый властный голос.
– Пришла, отче, – чувствуя, как по спине побежали крохотные ледяные мурашки, ответила Рива.
– Подойди, раба Божья.
Лицо отца Сандино было белее январского снега, а чёрные зрачки глаз увеличились раз в тридцать-сорок – по сравнению с обычным состоянием. Одет священник был в бесформенный чёрный плащ. Две верхние пуговицы плаща были расстегнуты.
«Какая же у него лохматая грудь! – мысленно испугалась Рива. – Словно медвежья шкура. И, скорее всего, под плащом он голый… Ладно, всё перетерплю. А потом – обязательно – забуду. Обязательно…»
– Вот деньги, – священник показал пухлый бумажник. – Кладу в карман плаща. Видишь?
– Вижу.
– Утром отдам его тебе. Если, конечно, будешь послушной и правильной девочкой… А теперь бери свечу и ступай за мной.
Серебряный подсвечник был очень холодным, а от свечи, наоборот, веяло нестерпимым жаром.
«Свеча у меня, а отец Сандино шагает впереди, – с запозданием отметила Рива. – Получается, что он умеет видеть в темноте? Как домашние коты и кошки?»
Священник достал из кармана плаща тяжёлую связку ключей и, уверенно вставив нужный ключ в замочную скважину, отомкнул низенькую неприметную дверь.