Снега, снега

На нашей прекрасной планете есть места, которые не рекомендуется посещать без веских на то причин.

Почему? Можно – ненароком – «провалиться».

Куда? Например, в прошлое. Или же в параллельные миры.

Казалось бы, что в этом страшного? Ну, параллельные миры. Подумаешь. Даже интересно.

А как вам – оказаться в концентрационном лагере для нежелательных пришельцев? Особенно учитывая тот факт, что скоро – где-то рядом – с неба упадёт гигантский астероид? Вот то-то же…

– Тащи, – предложил Лёха.

Тёмные

– Тащи, морда, – повторил Лёха. – Не жуй сопли зелёные. Жребий – дело святое.

– Короткая, – печально лохматя на затылке чёрные густые волосы, вздохнул Хан. – Повезло тебе, брат. Опять. Как и всегда.

– Повезло, у кого петух снесло. Что кривишься, морда узкоглазая? Не смешная шутка?

– Не смешная.

– У всех степных дикарей – плохо с чувством юмора. Точнее, никак.

– Зачем обзываешься, брат? – обиделся Хан. – Нехорошо.

Лёха, ободряюще подмигнув, посоветовал:

– Не принимай, морда, близко к сердцу. Иначе никогда не пройдёшь на второй уровень. Ангелы не пропустят.

– Почему – не пропустят?

– По кочану. Что надо делать, когда тебя хлопнули ладонью по левой щеке?

– Подставить правую.

– Морда.

– Узкоглазая морда, – печально вздохнул Хан.

– Молодец, – скупо похвалил Лёха. – Сообразительный. Ладно, я пошёл. Дела.

– Иди. Я всё сделаю.

– Кто бы сомневался… А почему ты такой смурной?

– Надоело быть узником. Свободы хочется. Воздуха вольного, степного. Хотя бы глоток…

Он, стараясь шагать бесшумно, прошёл по коридору – мимо прикрытых дверей спален.

«Мимо спальных помещений казармы», – мысленно поправил сам себя Лёха. – «Вернее, мимо спален типовой казармы, расположенной на территории фильтрационного (концентрационного?), лагеря, предназначенного для переселенцев. Для переселенцев? Ага. Именно так нас здесь принято называть. А сам лагерь, понятное дело, именуется «Чистилищем». Причём, именуется на полном серьёзе. Без малейшего намёка на тонкий юмор. Артисты, одно слово. Вернее, Ангелы. То бишь, верные слуги Папы Римского. Мать их всех…».

Зайдя в туалетное помещение, Лёха запер дверь на задвижку и подошёл к прямоугольному окну с приоткрытой крохотной форточкой. Со стороны улицы окошко было закрыто мощной чугунной решёткой.

– Деятели хреновы, – насмешливо пробормотал под нос Лёха. – Повесили решётку и на этом успокоились. А её крепёж кто будет проверять? Желательно – регулярно и вдумчиво? Кузнец давно уже с решёткой разобрался, незаметно спилив стальные штыри и приспособив на карнизе «направляющие салазки». Кузнец… Куда, интересно, он попал-пропал? В расход? Или же на урановые рудники? Хороший был мужик. Хваткий, несуетливый, тёртый, насмешливый. Только упрямый и скрытный не в меру. Да и с памятью у него наблюдались определённые проблемы. Ни одной молитвы не мог толком запомнить. Заикался, мямлил, канючил, строфы путал местами…

Минут через пять-шесть от входной двери донеслись голоса:

– Мне надо переговорить с высокородным господином начальником, – нагло заявил Хан.

– С епископом, – уточнил ленивый голос дежурного Ангела.

– С ним самым.

– Зачем?

– Очень надо. Жажду.

– Зачем?

– У меня видение было, – заученно заблажил Хан. – Святой Никодим ко мне являлся. Разговаривал со мной. Поучал всякому.

– Какой ещё Никодим?

– Святой. Бородатый. Красноречивый… Начальника позовите!

– Чёго орёшь? – рассердился Ангел. – В карцер, сволочь грязная, захотел? Месяца на два?

– Хочу – епископа! – отчаянно взвыл Хан. – Руки убрал, сука рваная! Убрал… А-а-а, пустите! Я буду жаловаться, мать вашу… Куда вы меня тащите, твари безмозглые?

«Пора, – берясь пальцами за оконные шпингалеты, решил Лёха. – Что мне определённо нравится, так это наличие в данном Мире единого языка. Удобная такая вещь, здорово жизнь упрощающая…»

Решётка плавно и совершенно бесшумно – по стальному, заранее смазанному подсолнечным маслом пазу – плавно отъехала в сторону. Ещё через пару секунд он ловко спрыгнул на пожухлую осенне-зимнюю травку, пригнулся и, держась за подстриженными кустами молодого боярышника, припустил вдоль задней стены казармы.

«Деятели хреновы, – зашелестели в голове различные, в меру разумные мысли. – Вроде, умные люди, а по факту получается – дураки легкомысленные и туповатые. Кругом, понимаешь, понатыкали инфракрасных камер видеонаблюдения – на плацу, у входных дверей в казармы, возле учебных и хозяйственных корпусов, вдоль высоченного забора с колючей проволокой. А задние стены зданий-сооружений? А всякие закутки и захламлённые переходы? Халтурщики, блин… Климат же здесь – мягче мягкого. Сегодня у нас, если память, конечно, не изменяет, пятнадцатое декабря, а вокруг царит самое натуральное бабье лето. Голубое безоблачное небо, полное безветрие, плюс десять-двенадцать градусов… Как такое – в принципе – возможно? Следствие идеальной экологической обстановки? Достижения тутошних высоколобых учёных мужей? Божий промысел? Хрен его знает… А в нашей Сибири сейчас, наверное, снега уже намело метра два с гаком. Ну, не два, так полтора. Здесь же и такого слова – «Сибирь» – не знают. Да и такие термины, как «Россия», «Америка» и «Китай» местным Ангелам не ведомы. Есть лишь одна – могучая и неделимая – «Священная Римская Империя», не имеющая никакого отношения к Германии и возглавляемая, естественно, Папой Римским, которому усердно помогают мрачные и упёртые ребятки из Великой Инквизиции. Да, дела. Бывает…»

Солнце уже скрылось за изломанной линией горизонта. Лениво и равнодушно догорал печальный бордовый закат.

Лёха, старательно оглядевшись по сторонам, пересёк узкий проулок и вошёл в полуразрушенное обшарпанное двухэтажное здание. Здесь когда-то размещались швейные цеха, в которых переселенцы и переселенки занимались пошивом разнообразных церковных ряс и прочего аналогичного хлама. Потом – по неизвестным причинам – надобность в церковной одёжке отпала, и цеха – за полной ненадобностью – закрыли.

Пятнадцатого числа каждого месяца, после объявления отбоя, переселенцы проводили в заброшенном здании традиционные совещания, на которые собирались «выборные» от казарм – и от мужских, и от женских. От всех казарм? Нет, конечно же. Приходили только те, кому удавалось выбраться на улицу незаметно. С железобетонной гарантией – незаметно. Конспирация и осторожность – превыше всего. Вопрос, что называется, жизни и смерти…

По скрипучей лесенке он шустро поднялся на второй этаж и, вытянув губы трубочкой, тихонько зацокал, подражая бытовому сверчку. Эти симпатичные и безобидные насекомые обитали в окрестностях «Чистилища» в огромных количествах.