Снега
Шрифт:
Л е н и н. Действительно, красиво.
Н и к и ф о р. Куда лучше! Во сне и наяву который год магазин свой вижу, уж и о цене с хозяином фабрики договорился, все в самый разворот вошло, а тут война эта чертова, в тартарары бы ей провалиться… Еле из ихнего немецкого царства живыми вырвались.
Л е н и н. Как, разве вы не один?
Н и к и ф о р. Не-е, с молодяком одним, напросился он со мной. Подмастерье вроде. Из деревенских.
Л е н и н. Вот оно что. А как к русским немцы относятся? Что говорят? На что надеются? Рассчитывают ли на скорую победу? Расскажите, пожалуйста,
Н и к и ф о р. Что же вам, господин хороший, рассказать? В азарте они, немцы. Аж воют от злости на русского человека. Куда ни глянь — вот такими буквицами: «Jedem Russ ein Schuss! Jedem Russ ein Schuss!»
Л е н и н. «Каждого русского пристрели»? Так получается, если по-русски?
Н и к и ф о р. Понимаете, стало быть, по-ихнему-то?
Л е н и н. Да-да, немножко. Ну и что? Как немецкие рабочие и крестьяне реагируют на это?
Н и к и ф о р. Известно как. Бабы, у которых мужей под ружье взяли, в голос воют, волосы на себе рвут, крик и плач стоят такие, что как эта земля, господи, не содрогнется.
Л е н и н. Да-да, как же еще может реагировать простой трудящийся человек на грабительскую, совсем ему не нужную войну? Или, может быть, бастуют? Отказываются идти на фронт?
Н и к и ф о р. Где там! Музыка гремит, песни победные заранее горланят.
Л е н и н. Да, этот угар — опасный. (Пауза.) На память о Германии везете что-нибудь?
Н и к и ф о р. Топор заграничный. Дамасской стали. Я хоть каменщик и по печному делу, а без хорошего топора и нам как без рук.
Л е н и н. Ну-ка, ну-ка, покажите.
Н и к и ф о р. Вот, ты погляди, господин хороший, какой он смысловой звук дает. (Стучит по топору железкой.) Это значит — закалка по всему жалу, а обух и плашка — сырые, без закалки. Так только немцы умеют, на это они мастера, ничего не скажешь.
Л е н и н. Да, фирмы у них есть отличные: Крупп, Золинген, Зауэр… (Внимательно рассматривает топор, смеется.) А вы знаете, ваш топор никакой не немецкий, он разнастоящий русский.
Н и к и ф о р. Будя!
Л е н и н. Уверяю вас. Вот клеймо — Златоустовский завод. Вы просто не присмотрелись.
Н и к и ф о р. Ну-ка, дай. А ить верно, крота тебе съесть. Это как же? Абмишулился я, выходит?
Л е н и н. Так и выходит. А еще выходит, что наши русские-то мастера не хуже германских, а?
Н и к и ф о р. За дорогу он мне всю хребтину измолотил. (Захохотал.) А мой приятель… Знаешь, что он от самых Катовиц на своем горбу прет?
Л е н и н. Нет, не знаю.
Никифор поднимает с земли здоровущий моток медной проволоки, бросает к ногам Ленина.
Н и к и ф о р. Вота!
Л е н и н. Зачем?
Н и к и ф о р. Электричеством он, вишь, ушибленный. Нагляделся у немцев на разные их причиндалы да машины всякие, что от электричества работают, вот и ушибся. Приеду, говорит, домой, в свою деревню, саморучно электрическую
Л е н и н (заинтересованно). Так-так! А где он сейчас, ваш товарищ?
Н и к и ф о р. Ушел своей дорогой. Навстречу солнышку. Поцапались мы тут с ним.
Л е н и н. Мне бы хотелось с ним потолковать. Да, да, он мне очень нужен.
Н и к и ф о р (подозрительно). А ты… ты кто такой будешь? Тут зачем?
Л е н и н (улыбнулся). Есть… некоторые дела.
Н и к и ф о р. Это верно — делов на нашу голову хватает. А ты, слышь-ка, не из тех, случаем, что — супротив царя?
Л е н и н (смеясь). В самую точку попали.
Н и к и ф о р (оглядываясь по сторонам). Дак ведь отседа-то воевать с царем не с руки далековато малость.
Л е н и н. Ничего, достанем и отсюда.
Н и к и ф о р (с сомнением покачал головой). Ну-ну. Значит, вас, таких, в Расею не допускают?
Л е н и н. Да, просят подождать.
Н и к и ф о р. То-то. (Вдруг.) А ведь я тоже — того…
Л е н и н. То есть?
Н и к и ф о р. Тоже, говорю, уж сколь лет супротив богатеев да буржуев за правду воюю.
Л е н и н. Каким же образом? Расскажите, расскажите.
Н и к и ф о р. Вот, скажем, обидел меня, рабочего человека, барин или купец какой, так я в отместку назначаю ему «духовую подать».
Л е н и н. Это что же означает?
Н и к и ф о р. В верхнем своде новой печи втыкаю в сырую глину березовую щепку и обратно кирпичом заделываю. Всё честь честью, рассчитаются со мной, радуются, что печку я сложил — загляденье. Только с того самого момента она, печка-то, от той моей щепки веки вечные такой угар будет давать — света те буржуи невзвидят.
Л е н и н. А как же быть? Печь ломать?
Н и к и ф о р. А это уж ихнее дело. Пусть маются, ежели не приветили рабочего человека.
Из дома выходит К о ж у х о в.
К о ж у х о в. Доброе утро, Владимир Ильич.
Л е н и н. Здравствуйте, Георгий. Вы только послушайте, какие бывают на свете хитрые штукенции.
Н и к и ф о р. Ну, а уж самым злыдням я «дымовую подать» назначал.
Л е н и н. Как это?
Н и к и ф о р. Э… в том и суть — как. Это мой самый что ни на есть главный секрет. Кладу печь, вывожу дымоход, трубу, значит. Беру суровую нитку, привязываю к ней голубиное перышко, с крыши в трубу опускаю и ухожу восвояси. Ежели не топят, нитка спокойно себе висит, перышко к стенке трубы прижмется — не шелохнется. А затопишь — теплый дух в трубу пойдет, перышко и начнет кружить… Кружит, а дым-то наружу не выпускает, он весь (смеется), дым-то, как есть, в горницу обратно прет. Зовут трубочиста. Тот и туды и сюды. Нету, говорит, не в силах-возможности избавление вам от дыма произвести: дымоход правильный, сквозной, ищите, мол, причину во чреве печи.