Снегурка быстрой заморозки. Коктейль из развесистой клюквы
Шрифт:
Дверь квартиры Дунькиных широко распахнулась, придавив меня к стене и скрыв от моих глаз дальнейшие события, суть и ход которых я некоторое время представляла по слуху.
– Колдуны проклятые, извести меня хотите? – проорал Дядьвась. – А хрен вам! Нате, выкусите!
Плюх! Нога бодрого старца Дунькина с сочным звуком впечаталась в податливый бок свертка с мусором, из чего я сделала вывод, что выкусить обещанный им хрен проклятые колдуны должны были непосредственно из пакета, причем в момент его непродолжительного, но эффектного полета со второго этажа – через открытое окно на
Протестующе заревела оскорбленная в лучших чувствах автомобильная сигнализация «Набат» – тут я подвинула дверь, чтобы задействовать зрение, и увидела, как пробудившийся Тимоня в панике влетел с козырька в подъезд и помчался вверх по лестнице, прижав к башке рваные уши и оскалив пасть в беззвучном крике.
– Сгинь, нечисть! – выкрикнул суеверный Дядьвась, поспешно уводя с пути Тимони большую часть своего пьяного организма, за исключением одной ноги, которая должна была отфутболить черного кота куда подальше и отчасти выполнила свою миссию.
Тимоня, которого пинок, пришедшийся по касательной, лишь сбил с курса, влетел в открытую дверь квартиры Куропаткиных, и оттуда сразу же послышались шум падающей мелкой мебели и истошный женский визг.
С верхней площадки орлом слетел бравый полковник Червяченко – и тоже прямиком в куропаткинскую дверь!
– Ах, мерзавец! – с чувством обругала Марина то ли кота Тимоню, то ли полковника.
– Стой, стрелять буду! – донесся до меня полковничий рык.
– Так их, вурдалаков! – с энтузиазмом проорал неугомонный Дядьвась. – Серебряными пулями, пли!
– Ополоумели, придурки?! – взвыла Марина Куропаткина. – Какая стрельба? Он в люстру сиганул!
Поскольку вообразить себе усатого полковника, с разбегу прыгающего на осветительный прибор, мне было трудновато, я решила, что речь идет все-таки о Тимоне.
– Не сметь стрелять! Это люстра из богемского хрусталя! – в режиме истошного крика проинформировала нас Марина.
– А насрать мне на твою хрустальную люстру! – весело возвестил азартный Дунькин.
Этот процесс я также затруднилась себе представить.
Бешеный мяв вперемежку с громкой мужской руганью заглушил визгливые крики Марины, и секундой позже из дверного проема белкой-летягой на приличной высоте вынесся Тимоня. Он пролетел мимо моего плеча, а следом за ним стройным птичьим клином просвистели эмалированная миска, диванная подушечка-думка и одинокий резиновый шлепанец. Превосходная аэродинамическая форма миски вывела ее в лидеры воздушной гонки и позволила даже опередить Тимоню, который камнем ухнул с козырька в жасминовый куст, в то время как летающая тарелка врубилась точнехонько в руины мусора на капоте «Вольво» и подарила второе дыхание притомившейся сигнализации.
Удержавшись от того, чтобы тоже сигануть в окошко, я сбежала по лестнице во двор. Эпицентр скандала переместился к изгаженной бордовой «Вольво», возле которой приседал и взмахивал руками какой-то мужик, красномордый и огнедышащий, – вероятно, владелец авто. Я бы посмотрела на его занятные телодвижения подольше, но меня подвинула с крыльца Марина Куропаткина. С абсолютно непроницаемой физиономией, заставившей меня вспомнить любимый мебельщиками термин «древесина твердых пород», она проследовала к «Вольво» с веником, совком и пустым ведром, в которое деловито собрала свой мусор. На это мне было уже совсем неинтересно смотреть, и я свернула за угол дома, направляясь на троллейбусную остановку.
На работу я со всем этим цирком, разумеется, опоздала. Вошла в редакторскую, когда часы показывали половину десятого утра и большая часть нашего народа уже разбежалась по боевым постам. В просторной комнате, тесно заставленной письменными столами, находились трое: дежурный редактор Юрик, мой напарник – оператор Вадик и белокурый юноша Лаврентий Листьев по прозвищу Лавровый Лист. Я, впрочем, назвала бы его не лавровым, а банным листом, потому что более прилипчивого и неотвязного существа никогда не встречала.
Лаврик, самовольно присвоивший себе звание внештатного корреспондента, появлялся в телекомпании примерно раз в неделю и всякий раз приносил какую-то нездоровую сенсацию.
– Всем привет! – громко сказала я, проходя к своему столу мимо гостевого дивана, по большей части занятого длинным телом Вадика.
Тело пошевелилось и выбросило одну руку на манер шлагбаума, преградив мне путь.
– Для головы что-нибудь есть? – хрипло спросил Вадик.
– Только лак для волос, – ответила я, обходя препятствие. – Стоит на полочке у зеркала.
Лысый, как колено, Юрик при упоминании средства для укладки волос болезненно поморщился и громко произнес, явно желая сменить тему:
– Ты опоздала на два часа.
– Какие два часа? – удивилась я. – У нас рабочий день начинается только в девять!
– У нас-то в девять, – Юрик кивнул и недобро улыбнулся. – Но ты с сегодняшнего дня работаешь уже не у нас!
– Меня уволили? – безмерно удивившись, я с размаху села на диван, забыв, что там валяется оператор.
Придавленный Вадик издал возглас негодования и дернул ногой, сбросив меня на пол.
Лаврик Листьев разинул рот, но не успел ничего сказать.
– Да нет, не уволили, – с явным сожалением сказал противный Юрик. – Просто продали.
– Я бы сказал, сдали в аренду, – уточнил Вадик, поджимая ноги, чтобы освободить мне кусочек дивана.
– Я не поняла, наша дирекция открыла пункт проката журналистов? – спросила я, поднимаясь с пола и снова усаживаясь на диван.
Ехидно усмехаясь, Юрик вкратце пересказал мне события пятничного вечера, которые я пропустила, потому что уезжала к Коляну и Колюшке на море и ушла с работы сразу после обеда. Оказывается, ближе к вечеру наш директор Алексей Иванович нашел блестящее решение проблемы, которая занимала и донимала всю нашу редакцию уже месяца полтора. За это время трое из четверых имеющихся в компании журналистов один за другим попробовали себя в написании сценария получасового презентационного фильма, призванного в наилучшем виде представить деятельность телекоммуникационной компании, названной просто и без затей – «ТелекомКом».