Снежная Жаба

Ольховская Анна Николаевна

— Где мой сын?!!

— Да не шебурши ты, от ить неугомонный колдун какой! Все в порядке с твоим колдуненком, во дворе он, спит.

— Один?!

— Да ты че, сдурел? Как же я такого кроху одного в лесу оставлю? Нет, ну лес, конечно, не прям возле избы начинается, подворье у меня есть, и забор хороший, крепкий, ни один зверь не пролезет. Так ить мальца твово и ворона сейчас обидеть может, глаз выклевать. Его Казбек караулит. Он прямо с ума сходит по пацаненку, все время рядом толчется, следит, чтобы я не обидел мальца. Представляешь, — неспешно рассказывая, Степаныч одновременно занимался спиной Кая — аккуратно снял намокшую от крови повязку, промыл рану каким-то травяным настоем, затем обработал желтой пахучей мазью и снова перебинтовал, — пока я кормил, купал и пеленал парнишку, Казбек ни на шаг не отходил, следил, паразит такой, порыкивал — мол, поосторожнее

тута, а то грызану, старый, мало не покажется! Это мне, хозяину! Кто его щенком мокрозадым подобрал, от смерти спас! Это ить он, Казбек, меня к вам на выручку позвал. Мы с ним с охоты как раз возвращались, когда пес вдруг уши-то натопырил, прислушался, гавкнул пару раз и ломанул скрозь кусты, что твой кабан! Я ему: «Казбек! Казбек, мать твою так-разэтак, ты куда побег?! А ну, вертайся щас же!» Ага, вернулся он! Три раза! Ну, я зайца подстреленного бросил, ружжо с плеча сдернул и за ним. Вскорости и сам услышал — дите где-то плачет, аж заходится. Причем маленькое дите совсем, грудное. Ну, я шагу-то прибавил, поспешаю, и вдруг — тишина. Ну, думаю, опоздал. Но и Казбек мой молчит, а ежели что — голос подал бы. А потом я свово пса увидел — тот на задние лапы присел, шерсть на загривке вздыбил, уши прижал, к прыжку готовится. И вдруг — словно по лбу получил, аж на задние лапы присел, и морда странная такая, то ли боится чего, то ли охренел от увиденного. Ну, я побег ишшо быстрее, подбегаю, гляжу — а на поляне ты стоишь, белый-белый, чисто статуй — только у статуев кровь не течет — на руках у тебя дите махонькое, а лицо… Ох и жуткое у тебя было лицо, а особливо глаза. Я никогда раньше таких глаз не видел, прям огонь фиолетовый посреди серебряного льда. Полыхат, так жутко полыхат, у меня ажник мурашки вдоль спины табуном прогарцевали. А вокруг вас волчары друг дружку грызут, с хрипом, кровь брызжет, рвут насмерть. И на вас с мальцом — ноль внимания. Ясен пень — колдовство. Не зря в наших краях про чудь белоглазую сказки бабы детишкам сказывают — живет, мол, в горах племя подземных жителей, колдуны они, от людей в пещерах прячутся, и глаза у них оттого, что солнца не видят, белые-белые. Правда, в наших сказках чудь та низкорослая да уродливая, а вы с пацаненком — как с картинки. Я таких красивых людей ишшо не видал. Не, вру, видал похожих, пару раз возле вон той горы, — он махнул рукой куда-то в сторону. — Тоже беловолосые, но обычные, как все. И глаза у них тоже человеческие. А вы с парнишкой — другие. Откуда вы взялись?

В этот момент снаружи послышался басовитый лай, словно в набат кто-то бамкнул.

— О, Казбек знак подает — мальчонка проснулся, видать. Сейчас его принесу, а ты лежи, баламут, не дергайся!

И старик, собрав окровавленные тряпки, вышел из комнаты.

Кай устало прикрыл глаза и улыбнулся. Кажется, они с сыном все-таки попали туда, куда шли. Теперь все будет хорошо.

Глава 34

Только сейчас Кай обратил внимание на царящий в комнате полумрак — единственное окошко было завешено таким же неподшитым куском полотна, как и тот, на котором лежал сейчас он сам. Интересно, хозяин дома всегда так делает или каким-то образом догадался, что яркий свет вреден для глаз его неожиданных гостей?

Так, минуточку! А с чего ты взял, что там, за окном, яркий свет?

А с того, что его самые упрямые лучики, совсем тоненькие, похожие на иглы, все же умудрились найти путь в закрытое для них пространство и сейчас победно пронзали его искристыми паутинками. Света они этим не прибавляли, но главное ведь не победа, а участие, верно?

Значит, там, за бревенчатыми стенами, сейчас ясное солнечное утро. Или день.

Солнечное?!! А старик сказал, что Михаэль спит на свежем воздухе. Под палящим солнцем! И если даже его уложили в тенек, кожа малыша вряд ли выдержит…

Страшные картинки грядущих осложнений со здоровьем сына уже нетерпеливо прихорашивались в гримерках, готовясь выйти на сцену, но их триумфальная премьера была прервана самым беспардонным образом.

Шумным сопением, цоканьем когтей по деревянному полу, счастливым поскуливанием и добродушным ворчанием Степаныча:

— Да угомонись ты ужо, Казбекушка! Ты сыну своему так не радовалси, как энтому дитенку! Мы ж с тобой када в деревню ходим, ты там на мелких ноль внимания, фунт презрения, а тут — прям нянька настоящая, а не грозная псина!

Первой в комнату вошла пушистая собачья задница, украшенная бешено молотящим воздух хвостом, следом появилось все тело пятящегося пса, здоровенной

кавказской овчарки. Пес приплясывал на ходу, периодически поднимаясь на задние лапы и тыкая носом лежавшего на руках старика ребенка.

За кулисами сцены, где столпились картины кошмарных последствий, раздался дружный разочарованный вздох, а потом сцена была сметена волной очищающей радости, нежности, счастья.

Его мальчик, его сын, его Помпошка безмятежно пускал пузыри и был абсолютно, совершенно счастлив — Кай ощутил это сразу. Малыш был сыт, выспался, попка сухая, к папе вот принесли, а еще кто-то такой добрый все время рядом. И этот кто-то очень сильный, очень надежный и очень преданный, его присутствие дарит покой.

Впрочем, счастье ребенка все же не было таким абсолютным, как показалось Каю вначале. Среди переливавшегося всеми цветами радуги океана безмятежности черным утесом торчал остров. Остров тоски по маме, недоумения — почему она до сих пор не пришла, где она? Ее тепло, ее нежность, стук ее сердца, ласковый голос, родные руки — где все это?

Но в целом малыш был доволен миром.

— Ну, вот он, твой пацанчик, — ласково улыбнулся Степаныч, укладывая малыша рядом с отцом. — Вишь, ничего с ним не случилось, вона, гулит как — папке, видать, обрадовался. Хотя он ишшо вряд ли кого узнает, ежели мамку тока. Ему ведь месяца два, не боле?

— Вроде того, — тихо произнес Кай, снова, теперь более внимательно, знакомясь с сыном.

Глазки, носик, черты лица — это он запомнил, а вот то, что кожа ребенка не такая нежная и чувствительная, как у него, там, в лесу, он не заметил. Да и как было заметить, если малыш был одет?

А сейчас…

— Почему он голенький? Он же замерзнет!

— Да ты че, сдурел? С утра сення солнце шпарит, как оглашенное, ребятенок упрел бы в одежке-то! Я его в тенечек пристроил, под навесом, в корыто сенца душистого постелил, вот как тебе, и пеленочку льняную сверху, чтоб не кололось, значицца, малец и уснул так сладко, что тока счас проснулся. Почитай, часа три продрых, потом проснулси, пеленку опрундил, я его краем обтер — и парнишке снова сухо! А то ить, ежели одевать его, так он быстро все запачкает, а кто стирать будет? Энтих, как их, шмаперсов у меня ить нету! Так что голяком — самое то. К тому же он у тебя и так вона какой загорелый, видать, с рождения с солнышком знаком, не то что батька его.

Это и было то, что Кай не заметил там, в лесу, — кожа сынишки не была такой нежной и молочно-белой, как у отца, Михаэль казался золотистым от покрывавшего его легкого загара. И от этого сочетания серебра глаз и волос с золотом кожи казался каким-то неземным.

О чем, наверное, подумал и старик:

— Так кто ж вы такие, а? Откудова взялись в нашем лесу? С летающей тарелки, што ли? И за вами скоро прилетят ваши?

— А почему вы мне полумрак создали, а Михаэля спокойно на улицу вынесли?

— А ты от вопроса не уходи, отвечай, ежели спрашивают! Что касаемо света — так наши бабки, когда про чудь белоглазую сказывают, завсегда про то, что чудь ента света солнечного жуть как боится, поминают. Потому как глаза их белые к яркому свету не привычные, слепнут они с ходу. Ну, я и решил на всякий случай свет лишний убрать. А когда я пацаненка купал в другой горнице, Казбек своим хвостярой занавесь-то и сбил. Я перепугалси, думал — ослепнет малец-то, а он ниче, улыбается, ручонки к свету тянет, гулькает че-то. И кожа у него гладкая, загорелая, не чета твоей: солнцем так спалил, что не спина счас — рана сплошная. Ну, я и скумекал — вы хоть и на одно лицо, да разные. И ты мне сейчас все обстоятельно доложишь: что, как и почему. Откудова вы такие и чего мне ждать. Может, сразу вас вывезти куды подальше и оставить дожидаться, када за вами ваши прилетят. А то потом спалят из каких лазеров мою избу, чтоб мы с Казбеком никому ниче не рассказали.

— Степаныч, — Кай усмехнулся и кивком головы указал на растрепанную книжку, с затертой обложки которой пялился монстроподобный пришелец, — ты, похоже, фантастики перечитал. Никакие мы с сыном не инопланетяне, мы тут родились, на планете Земля. И мы с тобой, между прочим, где-то даже родня.

— Это с какого коленкору? — Старик, поливавший сметаной несколько отложенных на другую тарелку блинов, едва не сел мимо табуретки от неожиданности. — Мои два сына живут далеко отсюдова, на Север за длинным рублем погнались, да так и остались в Уренгое, женились, внуки у меня числом пять штук, но никого на тебя с мальцом похожих отродясь не было. Даже по молодости, када я на флоте служил и в портах во время увольнения гулеванил, ни одной красотки, на тебя похожей, в постель заташшыть не случилось. Так, девки портовые чаще всего.