Снежные люди
Шрифт:
— Нельзя насиловать человека! — возразил Кара-Хартум. — Насилие карается законом.
— Так я сам его заставлю! — заорал в бешенстве Хажи-Бекир.
Заслышав шум в парикмахерской, прибежали люди с колхозного тока, столпились у дверей, возле окон. Могильщик хотел схватить Адама, но горбун прятался за людей, проскальзывал между ними, и люди охотно пропускали его, смыкаясь перед Хажи-Бекиром. «Скажешь?» — орал Хажи-Бекир. «Не скажу!» — отзывался Адам то за спиной Кара-Хартума, то за спиной Али-Хужи. А люди надрывались от смеха.
— Что тут происходит? — спросила, входя, встревоженная, бледная Хева.
— Играем в кошки-мышки! — весело ответил Кара-Хартум.
— Хинкал остывает. Пора обедать! — сказала Хева.
— Сейчас, дорогая, сейчас! — отозвался Адам из-за чьей-то спины. — Видишь, что этот человек хочет сделать с твоим мужем...
— Ты ей не муж! — заревел Хажи-Бекир. — Хорошо, что пришла, Хева. Я заставлю его сказать те слова здесь, при всех. Отойдите, люди, я в гневе, я не ручаюсь за себя...
Хажи-Бекир засучил рукава, и открылись такие могучие волосатые руки, что Раджаб попятился, сказав: «Лапы, что у каптара, ух ты!»
— Дай ему, бедняге, хоть добрить меня! — взмолился Кара-Хартум.
— Пусть потом бреет хоть тысячу бород!
— Люди, он убьет его! — кричали с улицы.
— Зачем ты упрямишься, Адам? Он же и впрямь убьет, — ласково сказала Хева, и этот ласковый голос поразил Хажи-Бекира в сердце: с ним Хева так не говорила! А Хева просила (неслыханно!): — Неужели тебе не жалко жизни, Адам?
— Родная, дорогая, единственная моя, мне ничего не жаль. Я люблю тебя больше жизни.
— Тебе же я добра желаю... — мягко продолжала Хева.
— Убивайте, режьте, но не скажу! Люди добрые, разве же я могу из-за пустых слов потерять такой дар судьбы, такую жену...
В слепой ярости бросился Хажи-Бекир, схватил горбуна, взмахнул кулаком, но Адам отчаянным усилием вырвался, скользнул в толпу, а кулак могильщика обрушился на плечо Хеве, отчего Хева крикнула, как буйвол. Воцарилась страшная, напряженная тишина. Люди перестали смеяться.
— Ничего! — крикнул могильщик. — Ты, ты во всем виновата!
— Ах так! И тебя еще называют мужчиной, — возмутилась Хева. — Ну погоди, ты еще пожалеешь, что поднял на меня руку при почтенных людях. В жизни не прощу!
И грозная Хева вышла из сакли.
Могильщик не слушал: раз за разом кидался он на Адама, и раз за разом Адам ускользал, его прикрывали люди, прятали за спинами, загораживали. А Хажи-Бекир свирепел все больше, он буквально ослеп от ярости, споткнутся, ударился о косяк головой и тогда уж совсем потерял власть над собой. «Беги отсюда!» — тихонько сказали Адаму люди, и парикмахер выскочил из сакли. Но Хажи-Бекир, как зоркий ястреб полевую мышь, увидел переступающего порог Адама, вырвался из цепких рук односельчан, что пытались его удержать, и разъяренным быком вылетел на площадь.
— Где он?! — орал могильщик. — Убью-у-у! Изувечу! Вправлю ему назад этот верблюжий горб!
Люди качали головами: прямо взбесился могильщик. Да, несдобровать Адаму, если попадет в его руки. И многие впервые от души пожалели несчастного горбуна...
В какие странные, неприятные положения попадают люди из-за нелепых, до смешного глупых обычаев, сохранившихся из тьмы веков. Если б люди могли понять, что дурачат сами себя! Но беда: люди уверены в своей правоте, считают, что так и должно быть, что иначе нельзя.
— Позвольте, — говоришь им, — а вон в том ауле, и в этом, и в этом, и еще...
— В тех аулах можно, а у нас нельзя, — возражают вам и смотрят ясными глазами, свято уверенные, что Шубурум — лучший аул в мире и шубурумцы — единственные настоящие люди на земле.
Трудно переспорить глухого!
ВОПЛЬ В ПОЛНОЧЬ
Так и осталось тайной, куда скрылся Адам от неистового Хажи-Бекира; наверное, годами спасаясь от аульских сорванцов, горбун узнал ходы, лазейки, закоулки и щелки, о которых не подозревали жители Шубурума.
Но как бы ни храбрился Адам в присутствии односельчан, сейчас, когда он один-одинешенек прячется за камнями на окраине аула, сердце от страха готово выпрыгнуть из груди, словно лягушка из рук. Раздумывая, как быть дальше, парикмахер и сам удивлялся, что посмел противостоять грозному Хажи-Бекиру. За свою жизнь Адам даже блохи не обидел, а вот смотрите-ка: не испугался! Говорят, труса легко вылечить: надо убедить, что он храбрец! Однако Адама ведь никто не убеждал... «Эх, Адам, Адам! Не везет тебе, как тому горцу, у которого в один день пала лошадь, развалилась сакля и утонула в реке мать,— горестно думает парикмахер. — Неужели он мог бы убить?! Мог! Он же могильщик, привык глядеть покойникам в глаза... Эх, Адам, Адам! И винить тебе некого в своем горе, разве только родителей... Но не может сын упрекать отца и матушку, да и не хотели же они, чтобы ты родился таким... Нет, наверное, из-за твоего несчастья они и покинули белый свет, спрятались от жалости под землю. Кто же виноват? А? Не эти ли дикие, холодные камни, не эти ли недоступные скалы, не эти ли высокогорные места, где еще недавно все болезни лечили сельские бабки?!»
Тут парикмахер заметил, что наступают сумерки. А в горах ночи кромешные: собственного пальца не увидишь, будто завернули тебя в черную бурку.
И мысли Адама побрели к его сакле, к нежданной жене, что досталась негаданно, как в сказке, когда на голову коту упал кусок колбасы и правоверный кот воскликнул: «О аллах, почаще поражай меня таким громом!» С жаркой благодарностью вспомнил Адам этого ангела — муллу Шахназара: он обвенчал их и спросил, будут ли они любить друг друга! Разве можно потерять такое счастье из-за глупых, бессмысленных слов?! «Наверно, она ждет меня, сидит возле очага; приготовила ужин и ждет, — сладко думает Адам. — Сесть бы рядом, погладить ее тяжелые, пахнущие сливочным маслом волосы, вот так — легонько-легонько; сказать бы добрые слова, чтоб она улыбнулась... Но Хажи-Бекир, конечно, стережет возле сакли.
Как быть, как быть?! Не жить же бездомным псом... Люди, что я вам сделал плохого? Дайте же порадоваться тому, что мне досталось. Почему вы не можете заступиться, оградить меня от страшного Хажи-Бекира? Я ничего у него не просил, он сам привел Хеву... Вернуться в свою саклю? Но Хажи-Бекир убьет или заставит сказать эти подлые слова; как я смогу, глядя в глаза Хеве, повторить подобную глупость и потерять ее... Да лучше всю жизнь скитаться и знать, что в сакле ждет тебя жена. Ждет Хева. Что делать? Что делать?!»