Снежные люди
Шрифт:
— Я дал слово, я и взял обратно. Все! Вижу, как обрадовалась. Протянул собаке кость, так она норовит вместе с пальцами оторвать...
Бабушка Айбала нашла в сундуке платье, которое надевала лет пятьдесят назад: со звонящими нагрудными подвесками из серебряных монет. И не стерпев, надела его сейчас, выпрямилась, сказала улыбаясь:
— Погляди-ка!
— Хоть подвенечное надень, все равно ничего не изменится.
— А помнишь, как в этом платье я сводила с ума шубурумских парней?
— Да, это ты умела... Вертела талией, как лиса хвостом, строила глазки, груди выпячивала и будто ненароком проводила по ним рукой... Ох, и дурой была! Чего смеешься?
Бабушка Айбала улыбалась воспоминаниям.
— В этом платье, — сказала она негромко, — я была на опушке леса...
— Когда тебя целовал Али-Хужа? Да?!
Айбала кивнула.
— Да... Как он обвил меня своими лапами тогда... — Она фыркнула и даже закрылась рукавом.
— Эй, женщина! Еще одно слово — и придется для тебя копать могилу, — заорал, вскакивая, Хужа-Али. — Не желаю я видеть это проклятое платье!
И он так рванул подвески, что серебряные монеты, звеня, разлетелись по всей комнате.
— Уедем немедленно! — кричал старик. — А я-то думаю: отчего бы это хинкал у нас всегда вкуснее, если в гости пришел Али-Хужа? Ни дня не останусь в ауле, где этот собачий сын!
— Ты попробуй сказать ему в лицо.
— И попробую! А что, я боюсь его, что ли?! Собирайся!
— Нет уж, хватит играть...
— Да ты что? Забыла, кто с тобой разговаривает?
— Уезжай один... Погоди, я припомню тебе, как рвать мои воспоминания, — говорила бабушка Айбала, собирая рассыпавшиеся монеты.
— Ой, смотри: лопнет мое терпение! Нет, больше ты его не увидишь. Собирайся.
Хужа-Али стал сам запихивать вещи в сундук, в чемоданы. Вскоре стала помогать и бабушка Айбала; связали узлы... А там и рассвело, во дворе замычала корова.
Угрюмо оглядел свое добро Хужа-Али.
— Неужели вот это — все?!
— Что все?!
— Не знал, что мы так бедно жили! А ведь жизнь ушла...
— Только теперь заметил? — горько усмехнулась бабушка Айбала.
— И даже никакой мебели... Ну, что ж, пошли в сельсовет. Попросим хоть вьючную лошадь.
— Ты же не хотел обращаться к зятю.
— Не один мой зять — Советская власть. Там и еще найдутся достойные люди. Пошли!
— А я-то зачем пойду?
— Ты женщина. Немножко поплачь — и уступят. Мужчин теперь не ставят ни во что, а стоит женщине пустить слезу, так все сделают для нее... Хоть поздно, да я понял: нынче пришла женская власть. Пошли.
Они вышли, у ворот Хужа-Али замешкался: в сельсовет надо идти мимо сакли Али-Хужи...
— Пойдем отсюда, — сказал Хужа-Али и пошел в обратную сторону.
— Но сельсовет не там!
— Не твое дело, иди за мной, я лучше знаю, где сельсовет.
— Идет на запад, а ищет восход; вот всегда так с ним! — проворчала бабушка Айбала, но все же пошла за мужем.
Только спустились они на сельскую площадь, где раньше шубурумцы молотили досками зерно (забив сначала в доски кремни), а нынче играют свадьбы, как навстречу попался сам Али-Хужа: шел с киркой и мешком картофеля, что выкопал из-под снега неподалеку от родника. Хужа-Али отпрянул, будто встретил снежного барса.
— Уже встали? — удивился Али-Хужа.
— Что за вопрос! — сердито ответил Хужа-Али. — А иначе как бы мы оказались тут...
— Это правда. Но чего ты такой злой? Что стряслось с твоим мужем? — спросил Али-Хужа у старухи.
— Бежать собрался из аула.
— Не может быть?! — удивился Али-Хужа. — Поистине все перевернулось в этом мире... Да, да, чему ж теперь удивляться: я своими глазами видел, как без наседки выводят цыплят... Вот и ты, Хужа-Али, увидишь теперь.
— Уж ты не думаешь ли, что я ради твоих цыплят покидаю аул?
— А ради чего же?
— Из-за тебя, собачий сын!
— Ну, это уже серьезный разговор. Придется снять мешок... — И Али-Хужа положил мешок на камень у дороги. — А скажи, Хужа-Али, кирку тебе дать или на всякий случай оставить себе?
— Не смейся! Прочь с дороги! — отстранил его Хужа-Али и пошел дальше.
— Ты, Айбала, верно, напоила его ослиным молоком! — заметил Али-Хужа.
— Напомнила ему опушку леса, — шепнула, проходя, бабушка Айбала.
— Ха-ха-ха! Насыпала, значит, угольков за шиворот! — расхохотался Али-Хужа. — То-то у него трясется борода...
Этот смех был для Хужа-Али что острый нож; чуть не бегом подлетел он к своей старухе, схватил за руку и повлек за собой: так ведут козу на привязи. И тащил ее за руку до самого сельсовета. А тут остался на крыльце и приказал бабушке Айбале идти и выклянчить пару вьючных лошадей.
А в сельсовете шел горячий спор между Мухтаром и Айшат. Поодаль на скамейке сидел и слушал разговор Касум, не решаясь вмешаться: почему-то чувствовал себя не в своей тарелке.
Айшат волновалась: она навещала сбежавших больных, их состояние ухудшилось, но все трое решительно отказались вернуться в больницу. «Нельзя оставить семью в беде!» — отвечали они на все уговоры и даже угрозы врача. И теперь Айшат требовала, чтобы сельсовет применил власть, заставил вернуться больных. Но Мухтар только разводил руками и отвечал:
— Ну что я могу сделать, ну что?! Скажи мне, чем я могу их напугать, чтоб они вернулись? Ничем! Люди в панике. Они боятся каптара, а не Мухтара. Меня не слушаются... Да и вообще сельсовету хватает и других дел.
— Ты должен их вернуть, — твердила Айшат. — Им нечем топить сакли, а в холодном помещении больные могут умереть.
— Раз они захотели умереть, что же я могу сделать? Их теперь и палкой не выгонишь из сакли.
— Ты же «сельсовет»! Уговори...
— Только и делаю, что уговариваю. Хватит! Сама добивайся, я ничего не могу сделать...