Снежный Ворон
Шрифт:
«В едином полете, в единой стае.»
Вечером обстановка на полигоне слегка успокоилась. Последние приготовления к отправке прошедших контрольное испытание кадетов подходили к концу. Вот в чернеющем небе показались первые очертания транспортного корабля. Его выпуклое металлическое брюхо покачивалось из стороны в сторону, сопротивляясь неожиданно налетевшему ветру. Посадка слегка затянулась. Сирена на посадочной площадке взвыла и только спустя несколько минут, опорные механизмы смогли соприкоснуться с бетонным покрытием посадочного места.
Виктор стоял у своего окна, по привычке выкуривая сигарету, откуда открывался прекрасный
Последний период детской жизни кадетов проходил перед его глазами. По существу, у них и не существовало этой жизни. С самого рождения и до первых ударов утреннего колокола, невидимой рукой они были подведены под единственный выбор, который был у каждого из них.
Когда погрузка закончилась, транспортные корабли начали подниматься в воздух. Пыль и песок под посадочной площадкой начали подпрыгивать и завихрятся, поднимаясь в след за улетающим кораблем.
Вот и конец – подумал Виктор, туша сигарету и садясь за свой стол. Его жизнь так же подходила к своей контрольной черте. Теперь не будет тренировок, инструктажа, ничего того, что на протяжении всей жизни следовало за ним неусыпным странником.
Кураев вошел к нему в кабинет чуть позже, когда высшие офицеры разошлись по своим делам. Устало снял китель и повесил на спинку кресла, попросив закурить. Усталость чувствовалась в нем, хотя внешне это было мало заметно.
– Теперь очередь за тобой, старик.
Он посмотрел на Виктора, глотая синеватый дым горевшей сигареты.
– Мой корабль прибудет на площадку поздно ночью. Я уже приготовился.
– Сопроводительные документы выдали?
Виктор кивнул, указав на связанную по старому обычаю плотной ниткой папку, где находилась вся его жизнь. От раннего детства и до сегодняшних дней. Почти сотня страниц, наградные листы, записи о сражениях, победах и поражениях. Там было все, даже то, о чем он не любил вспоминать.
– Может это и будет звучать немного глупо, но… чем ты планируешь заняться после всего?
Виктор поднял взгляд, понимая к чему клонит Кураев, хотя и не сказал это прямо.
– Разве у меня есть выбор? Ты не хуже меня знаешь, как и где заканчивают такие как я. Но мне не хочется завершать свой путь именно так.
– А что остается? Я сам долго размышлял над этим. Что остается после нас? Ничего, только память.
Офицер приблизился к Виктору, дымя сигаретой, потом присел на край стола и посмотрел окно, откуда хорошо просматривалось место посадки.
– Знаешь, о чем я чаще всего думаю, когда не могу заснуть? О том как я закончу эту жизнь. Не то, чтобы я боялся смерти или страшился остаться один, когда она протянет свои костлявые лапы к моему горлу. Вовсе нет. Я боюсь закончить ее никем. Понимаешь? Пустота – страшнее смерти, потому что после нее ты проваливаешься в бездну, откуда тебе уже не выбраться. Я хочу, чтобы обо мне помнили. Через десять, двадцать, сто лет, но продолжали говорить: «вот был такой и мы все должны равняться на него». Раз уж нам не довелось получить бессмертие через пул, так пусть же память других сохранит нас в этом мире.
Потом он замолчал и глубоко затянулся, проглотив горький дым в свои легкие.
– Я могу обо всем договориться, Виктор. Никто ничего не скажет. У тебя будет еще один шанс взять в управление боевой мех и доказать всему миру, что ты еще на что-то способен.
Виктор слышал об этом очень давно, когда, еще будучи пилотом «Громовержца», в одном бою оказался бок о бок с неизвестными ранее, не обозначенными никакими опознавательными знаками, боевыми машинами. Они всегда шли впереди всех, принимая ливень вражеского огня на себя. Проламливали собой вражескую линию обороны, порой и вовсе ценой собственной жизни. Только спустя время, сидя за барной стойкой в одном из кабаков, ему удалось узнать кто были те пилоты и каким образом они попадали в ряды безымянных солдат.
Старики, ветераны, инвалиды, потерявшие конечности и неспособные устроиться в другой, несвойственной для них жизни, эти остатки «былой славы» вставали в ряды безымянных, чтобы в конце своей жизни дать бой самой смерти. Их всегда бросали на самые опасные и трудные участки сражения. Туда, где потери никогда не считали, где цена человеческой жизни нивелировалась ценой победы, ради которой командование Клана шло на все. И для многих, постаревших и потерявших былую силу и молодость пилотов, это было настоящим спасением.
Виктор молчал, прокручивая у себя в голове тот самый хмельной разговор в кабаке, произошедший в далеком прошлом. Размышлял. И внутри него происходило сражение. Кровавая битва между «за» и «против», перевес в которой неумолимо переходил на сторону согласия. А что ему остается? Какие перспективы? Он демобилизован. Отправлен на свалку истории, приговоренный закручивать болты и ремонтировать боевые машины, управление которыми ему совсем недавно было доверено самым высоким командованием. Вряд ли это кто-то оценит и вспомнит. Но может стоило пойти против всего этого? Совершить шаг, которого он ждал так давно.
Кураев как будто читал его мысли. Молчание ничего не значило - где-то на подсознательном уровне он ловил мельчайшие нотки сомнения, боровшегося с желанием сказать «да».
Потом капитан заговорил. Медленно, выверяя каждое слово, будто боясь сказать чего-нибудь лишнего.
– Я как-то встречался с ними в бою. Отчаянные.
– А ничего другого у них не остается. Ты сам это чувствуешь, просто не хочешь говорить себе. Чем ближе наша старость, тем сильнее нам хочется задержаться в нынешнем состоянии, ведь дальше будет только хуже. Мы стареем и сил уже не прибавляется. Подумай сам, разве есть что-то страшнее чем состарится и умереть никем.