Снохождение

mso

А сколько ещё всего будет!

Жизнь, ты — прекрасна.

— Синга, и как ты планируешь дальнейшую жизнь? — спросила Миланэ, подложив под щёку ладонь и чуть привстав.

Путь беседы, которая началась с рассказа о пласисе из куска ткани, оказался плавным и лёгким; они ни на чём не останавливались надолго, шутили, он то и дело поглядывал на изгиб её спины и хвост, но мельком, зато её глазами, мордашкой и ушами мог любоваться сколь угодно — мораль ещё не успела этого запретить. А сей неожиданный вопрос явился словно из ниоткуда. Миланэ задала его в совсем ином тоне, и хотя в нём нет ничего такого, но звучал он именно так, как звучат у львиц эдакие вопросы — с некоей подоплёкой.

Он усмехнулся, посмотрел вдаль, на низкие, пологие горы Хамалара, преувеличенное внимание уделил прошедшей мимо служанке, несущей огромный поднос с напитками.

— Я похож на того, кто строит жизненные планы? — лучезарно улыбнулся Синга, стараясь напустить побольше небрежности. — Брось.

— Стоило бы. Возможно, у тебя когда-нибудь возникнут стойкие отношения со львицей, — Миланэ сделала яркую, красноречивую заминку в речи. — Тогда понадобится большая основательность в жизни, чем сейчас.

— Почему ты решила, что сейчас у меня нет серьёзных отношений?

— Не решила. Решают умом. Львица всегда это чувствует, а для Ашаи это — как один сложить к одному.

Он улыбнулся и провёл ладонью по гриве.

— Боюсь, чутьё несколько подводит тебя. Вообще, к чему разговор?

— Я ведь Ашаи рода. Стараюсь быть полезной и давать небольшие советы. Если неугодно, то больше не стану вспоминать о твоём, личном.

— Постой, что ты. Нет, я это не имел в виду, — Синга привстал, торопливо извиняясь. Потом медленно прилёг обратно: — Вполне возможно, что ты права… Видишь ли, я не чувствую в себе какого-то недостатка, не чувствую ущемлённости. У меня всё есть. И я не вижу своих талантов в коммерции, управлению делами и всему такому. В том числе… знаешь, в том числе, должен признаться: очень рад, что в моей жизни есть ты.

— Я тоже рада. Но мы всего лишь друзья, а я имею в виду другое.

— Милани, мы не всего лишь друзья, но ещё пребываем в ином, более взаимопроникновенном отношении. Ты — Ашаи моего рода. И моя мысль ещё такова: друзья — это не «всего лишь». Это очень много. Правда? Разве не не удивительно, что две души вместо того, чтобы урвать кусок добычи одна у другой, начинают заботиться друг о друге, холить друг друга и волноваться? А ведь все мы — дети диких кровей древних времён. Удивительно. Целый повод написать поэму.

Расправив складки ткани, Миланэ вдохнула чистого воздуха.

— Хм, Синга, чуть наивный взгляд на вещи. В древние времена друзья и были нужны, чтобы вместе поймать эту добычу. А потом её будут делить, будут с неё урывать.

— Вот так? Что ж, тогда любовь. Зачем это всё? Для продолжения рода достаточно несколько мгновений. А любовь может длиться всю жизнь. Это так и надо или все наши чувства — лишь побочное явление; пустое возгорание горячей крови; излишество, которое еле терпит природа?

— Побочное. Явление, — Миланэ держала нос по ветру, что дул с юга; он видел её профиль.

— А ты всерьёз или шутишь?

— Хмммм, Ашаи-Китрах должна быть серьёзной. Более того, нам не чужда циничность и чёрствость суждений. Но сестринство и должно так вестись. Без этих качеств почти невозможно иметь дело со многими гранями жизни, с коими сталкиваются Ашаи.

— Почему так?

Миланэ некоторое время не отвечала, рассматривая когти на левой ладони. Потом она привстала и начала делать то же самое с левой лапой.

— У меня для тебя есть зарисовка из жизни, — начала, высматривая изъяны в ухоженных когтях. — Лет шесть назад нас, троих подруг, отослали в Дэнэнаи… в Нижний Дэнэнаи, если быть точной. Там городок такой есть, Делси называется, а вокруг него — несколько небольших посёлков. Вроде предместий. Очень ухоженных таких, красивых. Там очень красиво. Я, Луана и…

Далее следовало вымолвить «Арасси».

— И?..

— А, да. Приехали мы там по не очень важному делу, но всё вышло так, что нам пришлось основательно задержаться. Чтобы мы не теряли время зря, нам назначили помогать одной из местных Ашаи, которую звали… Эм… Добрые Сунги, как же её звали-то? Сложное имя. Ах, да, точно — Хаймиримсана.

— И что? Она вас сразу начала учить серьёзности? — с шутовским, немного фривольным видом смотрел на неё Синга, улыбаясь. Его тон не предполагал вдумчивого ответа.

Впрочем, Миланэ почувствовала, что он совсем не пытался обидеть, а как раз наоборот — показать свой добрый настрой.

— Нет… — ответила она, и её глаза укрылись дымкой отрешённости, как бывает со всяким, кто погружается в прошлое. — Когда мы впервые зашли в ней домой — это была такая, знаешь, очень большая хижина — то застали её в постели. Она лежала на боку, стонала и ругалась.

— Ругалась? — потёр он ладони, доставая с пола воду в кувшине.

— Да. Мы встали у порога, не зная, что делать. Потом вместо, чтобы броситься и поинтересоваться, нужна ли помощь, представились. Знаешь, пышно так, гордо, вроде «Ваалу-Миланэ-Белсарра, Сидны дисциплара», ля-ля-ля. Она только отмахнулась, мол, зайдите попозже. Тут-то мы подбежали и начали спрашивать, что такое… Она ответила, что сильно страдает от собственной мягкости, что это очень плохо и что нам стоит запомнить: Ашаи должна быть безжалостной. И перевернулась на другой бок. Как теперь помню, как смешно нахмурилась Арасси… Мы, естественно, ничего не поняли. Мы стали расспрашивать дальше; оказалось, Ваалу-Хаймиримсана ходила в другой конец городка, чтобы посмотреть на больного, уже довольно старого льва, которого мучили сильные боли. Каждый раз она готовила для него огромное количество ибоги; она, знаешь, туманит сознание, а вместе с этим уходит и боль…

— Я знаю, — нетерпеливо перебил Синга.

— А тот всё говорил, что ему не очень помогает. «Смилуйся, добрая Ашаи, забери боль», — всё так просился. Хаймиримсана умела забирать боль — сейчас это искусство вырождается, оно опасно — но после сильно страдала сама: начинала страшно болеть голова. И она пожалелась нам, что так каждый раз: её сердце не выдерживает, она помогает, а потом валяется целый день в постели, хотя могла бы успеть с множеством полезных дел. Вдруг моя подруга, Луана, сказала, что постарается снять с неё боль, чтобы та дальше делала то, что полагается. Это было странно, ведь у Луаны не изъявлялось дара — мы не знали, что она умеет снимать боль. Это потом она более-менее обучится, уже на Востоке, в порядке нужды… Короче говоря, она возьми и приложи ладонь к голове сестрины, а ещё сказала энграмму на снимание болей. Энграмма такая: «Сойди, луна, боль сними, унеси под облака». Это перевод с древнего… Не поверишь: всё случилось мгновенно! Я никогда больше такого не видела. Хаймиримсана сразу встала — такая растерянная, сбитая с толку, немного сердитая. Луана стояла с невозмутимым видом, показывая, будто всё нипочём; та выразила удивление, поблагодарила и начала расспрашивать, давно ли Луана научилась искусству, кто учил и так далее. Даже похвалила, мол, вот как теперь учат в дисциплариях: страдания можно снять вмиг и без всяких последствий. И тут же Луана — стойкая львица, с характером — начала оседать на пол, вот так, знаешь, прямо начала таять на глазах. Хаймиримсана посмотрела, сразу всё поняла и махом уложила её на кровать.