Снохождение

mso

Миланэ поднялась, поправила ткань на плечах и поглядела на Сингу:

— Пришлось нам задержаться на несколько дней, потому что Луане было плохо. Очень плохо.

Но тот ничего не говорил, он ждал, что будет дальше, по всему, не видя рассказ оконченным. Миланэ стало неловко от этого чувства; и вообще — она начала ощущать всё нарастающую неловкость.

— На следующий день Арасси осталась с Луаной, а я пошла вместе с Хаймиримсаной. Знаешь, она была простой сестрой, имела дело не с небом, а с землёй… Большую часть дня она навещала тех, кто болен. Я увидела страдание во всем его многообразии и только удивлялась, сколько ловушек нам уготовила природа. Конечно, я раньше имела много дела с больницей Сидны, но там это как-то не ощущается, там чуть иная атмосфера, там ты словно гостья в мире страждущих, готовая в любой момент упорхнуть… А оттуда некуда было упорхать. Знаешь, есть такая болезнь, гнилокровие, она чем-то похожа на огонь в крови, только огонь скашивает сразу, и выздороветь можешь быстро, а гнилокровие точит медленно-медленно, неуклонно… Страшная вещь. Вот я видела молодую особу с таким. И Хаймиримсана говорила, когда мы вышли от неё, что каждый раз, встречая её, она ощущает свою великую беспомощность и пребывает в полном отчаянии, хотя внешне — я была свидетельницей — она велась невероятно уверенно и строго. Она говорила, что страждущий чувствует малейшее колебание души Ашаи, и сразу отчаивается, а потому показывать ничего нельзя, даже если очень хочется. Вот почему Ашаи должна быть безжалостно-строгой. Потом мы вдвоём пошли принимать роды. Сказала мне тогда: «Посмотри, сколько есть способов лишить жизни, и существует только один, чтобы дать».

Внезапно прекратив говорить, Миланэ встала на лапы, будто собираясь уходить. Но не ушла. Она просто поставила их на землю.

— Да, Ашаи должна быть серьёзной. Спору нет, — чуть погодя, отстранённо согласился Синга, успокоившись, что его хорошая Ашаи рода никуда не ушла, но осталась. Было заметно, как напряжённо он слушает каждое её слово, истинно пытаясь понять, к чему она клонит; так слушают только подданные и влюблённые.

Взмахнув рукой, будто что-то отбросив, Миланэ пересела к нему на камень, заложив лапу за лапу, и дотронулась ладонью к его плечу:

— Я вот что хочу тебе сказать. Сейчас ты живёшь, и живёшь хорошо, можно сказать — в свободной праздности; хорошее, лёгкое состояние, но ты наверняка понимаешь, что благодарить за это должен отца. Но твоему отцу рано или поздно понадобится помощь, и более того — ему надо кому-то отдать свои дела, хотя бы даже коммерческие, я уж не говорю о властных. Эта собственность не должна пропасть даром. Твой старший брат от всего отказался и уехал на юг. Это его выбор. Остаёшься только ты. Можно не брать на себя ответственности и жить дальше на ту небольшую долю, что он оставил. А можно заявить о себе, ничего не боясь, и решительно перенять дела отца в свои руки. Хотя бы их часть. Пока есть все возможности, ибо тебе смогут помочь. И сам отец, и мать, и другие… я, в конце концов, смогу тебе прислужиться. Я могу быть твоей помощницей в делах, Синга.

В раздумьях он поскрёб когтями камень.

— Мой отец попросил начать этот разговор? — взглянул на неё.

— Клянусь кровью, что нет. Это моё… моё личное пожелание лично… лично для тебя.

При этом Миланэ учуяла такой сильный укол совести, что аж заболело сердце. Это была полная, абсолютная ложь, и никогда она бы не начала сего разговора по собственному желанию; прижатая судьбой к колючей стене, она говорила то, что изобретали её хитрость и ум, чтобы спасти тело иной, близкой ей души из сырого заточения. Но внутренняя честность и добросовестность не позволяли сделать это просто так, безо всякого мучения.

— Я должна быть такой, — негромко молвила дочь Андарии, будто удивляясь самой себе. — Я должна говорить тебе… Я должна отыгрывать свою роль. Прости, что вмешалась.

— Вижу милое обличье; но где моя актриса? — привстал он, и себе дотронувшись к её плечу.

— Актриса не твоя, Синга, — ускользнула она плечом.

— Знаю. Но я самец, мне дано право претендовать, накладывать лапу, называть не своё — своим.

— То бишь претендовать даже на чужое?

— Тем более на чужое.

— Ты ведь сам говорил, что ты — не завоеватель и войны не по тебе. А берёт чужое либо завоеватель, либо вор.

— Я не веду себя как вор — иду открыто. Никогда не поздно взять в руки копьё и отправиться на войну, — его ладонь спускалась вниз по руке Миланэ.

— А если ты не умеешь справляться с этим копьём?

— По крайней мере, паду в битве.

— Не хочу, чтобы ты пал в битве. Я даже не хочу, чтобы ты отправлялся на эту войну, ибо ты падёшь; а это будет стоить мне многих слёз.

— Всё так, всё пусть будет так, но почему ты будешь лить по мне слёзы?

— Глупый вопрос. Я же сострадаю тебе, сострадаю друзьям и всем душам рода, которому служу.

— Лучше плачь надо мной, мёртвым, чем ты будешь смеяться надо мной, живым.

— Я не буду смеяться над тобой. Не в моей натуре. С тобой — всегда рада.

Они совершенно не обращали внимания на окружающих, но по совсем разным причинам. Синга — от глубокого, затмевающего чувства; Миланэ — от тёмной задумчивости.

— Ваал мой, о чём мы говорим? Знаешь, Синга, должна кое-что тебе… Иногда я веду себя очень глупо, — вдруг засмеялась она.

Смех молодой львицы вызвал уничтожающие взгляды двух престарелых патрицианок, что выползли погреться на солнышке и скупнуться в озерце. Да уж, знаем-знаем мы сей смех, знаем все эти самочьи проделки.

— Возможно потому, что у тебя не было большого опыта со львами?

Миланэ навострила ушки, улыбнувшись. Занятно.

— Однако, — взмахнула хвостом и шутливо оттолкнула его. — Зависит, что ты имеешь в виду. Знаешь ли, я весьма опытна в том, как растопить самца стальсой.

На самом деле мы не единая, цельная личность, все мы распадаемся на множество «Я», которые выходят на сцену в нужное время и в нужном месте. Или напротив. Вот и сейчас было две Миланэ: одной было бесконечно совестно, грустно и тяжело; вторая со знанием дела львицы вершила то, что ей должно вершить. И вот эта вторая игриво потёрла нелюбимого, но приятного, незлобного, доброго и во многом наивного Сингу по носу.

— Вот боюсь показаться навязчивым, — оживился Синга от сего жеста, — но всё дело в том, что как только начну расспрашивать о стальсе, то неминуемо дойду до точки, когда начну напрашиваться на подобную вещь.

Миланэ посмотрела по сторонам, но вокруг не было ничего, кроме озера, нескольких старых львиц и здания лучших в Хамаларе терм. Полуденное время: все в дрёме.

«Кровь моя, что с ним делать?.. Я должна его дожать?.. Дожать. Дожать! Заставить всё сделать, что надо и как надо! Поздно поворачивать! Взяла — сделала. Ну же…»

— Считаю, что как Ашаи рода, вполне могу свершить такое услужение.

— Тогда давай сегодня вечером.

Ничего не ответив, Миланэ лишь снова поправила свой пласис из белой ткани, который так и норовил расползтись. И от глаза не ускользнуло, как он положил ладонь на её хвост, почти у самого основания.