Снохождение

mso

Миланэ, ничего не говоря, безоружно набросилась на Сингу.

Тот отступил к стенке, а потом, весь в смеси сурового страха и растерянности, изо всех сил кинулся прочь к выходу, не оборачиваясь; одним рывком он отворил дверь и с такой силой захлопнул её обратно, что та очень больно ударила Миланэ по носу, и на миг она потеряла чувство пространства, в голове зазвенело, а из носа сразу хлынула солёная кровь. Всё-таки дочь Андарии, помотав головой, открыла дверь, не заботясь, что её за нею поджидает, но Синга — быстролапый! — уже отбежал на шагов пятьдесят, плохо видимый в неверном свете луны. Она видела, как он обернулся, и вприпрыжку пятясь назад, смотрит, не ли за ним преследования.

— Будь ты!.. — завопила Миланэ на весь Хамалар, но сорвала голос, захлебнувшись собственной кровью из носу, и не закончила проклятье.

Утеревшись рукой, бросилась обратно, к Амону, который успел перевернуться на спину. В сознании звенела пустота, совершенное безмыслие; лишь быстрота и твердость действий сейчас могут спасти его. Быстро присев, Миланэ отвела его совсем ослабевшую ладонь от шеи; ладони вмиг обагрились кровью, но она хорошо зажала всю правую сторону шеи. Очень мешала грива: Амон не мог ухаживать за ней в тюрьме, и она разрослась.

— Лежи, не двигайся. Не двигайся, — согнулась, ища его взгляда. Но он уже был в полусознании.

— Беги.

— Куда бежать, мой милый?.. Мне некуда бежать. Сейчас мы подождём, пока успокоится кровь, затем я перевяжу тебя, не бойся, я знаю, что делать.

— Миланэ, ты — как Сари…

— Что? Скажи мне ещё раз, на ухо. Вот так. Скажи.

— Всё. Берегись…

— Амон. Амон! Не иди, не… — отчаянно-строгим, настойчивым тоном взмолилась Миланэ, но вместо ответа услыхала лишь тяжёлое, мокрое дыхание. И только теперь она заметила, какую ошибку совершила: всякого раненого надо обследовать всего и сразу, по возможности тщательнее. А она только уцепилась за ранение на шее, но оно — конечно, ведь случилась близкая схватка — не было единичным. По кровавым пятнам, проступающим на одежде, сложно было даже посчитать, сколько ударов кинжалом-сирной нанёс ему Синга, своей творческой левой рукой, которая лежала, кровавая, здесь же, рядом. Прекрасно быть левшой: подавая правую, в левой можно спрятать клинок. Неоценимое преимущество. Теперь она ничего не могла сделать — он страдал от внутренних кровотечений, и если они сильны, то…

…то случится то, что с ним происходит. Вне сознания, он тонул в небытии, утрачивая кровь жизни. Миланэ поглаживала его, хотя это никак не могло помочь; вообще, ничего здесь не могло помочь, и в этом была такая великая бездна, такая неотвратимая жестокость мира, что это оглушало, оставляло безвольной и бессильной. Амон ещё несколько раз шевельнулся, но это были уже почти неживые движения, Миланэ чувствовала и видела агональное дыхание, обнимающий холод. Она всё ещё сильно сжимала рану на его шее, и готова была так его держать до скончания времён — если бы это помогло.

— Я сплю, я сплю. Это — сон, — подняла она окровавленные ладони к лицу, отпустив его. — Я в снохождении.

Нет. Ладони как были, так и остались, её не выкинуло из сновидения и мир вокруг не пропал.

Миланэ всегда плакала тихо, словно стыдясь. Так и сейчас: она сидит на полу вместе с уже неживым Амоном, с которым ей суждено было уже сегодня убежать и прожить столько ярких, необычных, трудных моментов, прожить новую, иную жизнь, в которой они, и их ещё нерожденные дети, наверняка бы нашли себе место. Вдруг глухо, словно в далёком тумане, стукнула дверь. Вернулся Синга! Миланэ не видела его, хоть и смотрела — черты расплывались в большое, тёмное пятно. Она совершенно не слышала, что он говорил, сухо и серьёзно, будто пришёл совершить коммерческую сделку:

— Вот как будет. Мы скажем, что он ворвался в покои, в этот дом. Начал угрожать. Мы его убили. За убийство беглеца только похвалят. Вестающим больше нечем тебя держать. Теперь не надо на них работать. Всё будет хорошо. Проблемы решены.

Потоптался на месте, ожидая, что Миланэ ответит.

— Ты ведь этого хотела. Нас столкнула. Ты хотела, чтобы я это сделал. И вот. Иначе вы бы давно исчезли.

Синга, усмехнувшись и принимая молчание за согласность, начал расправлять плечи, взлохмачивать себе гриву:

— Теперь никто не скажет, что я трус. Что не способен на поступок. Нет, я способен. Ты знала, что из нас может остаться только один. Остался я.

Миланэ, словно жрица жестокого культа, в одной окровавленной шемизе, изнеможенно и медленно встала с пола, оставив мёртвого возлюбленного. Она взяла большую амфору с маслами и разбила её прямо посреди комнаты. Содержимое второй, такой же, она вылила на тело Амона.

— Что ты делаешь? С ума сошла? — испугался Синга, предупредительно встав у дверей.

— «И всякая из вас, сестёр Ашаи-Китрах, должна предать огню Ваала каждого павшего или умершего Сунга иль Сунги». Так сказано в Кодексе и так говорит аамсуна, — монотонно ответила Миланэ, каждое слово этой монотонности оказывалось нерушимой глыбой, зовом вечности.

Она взглянула на него, и Синга впервые в жизни ощутил на себе взгляд Ашаи-Китрах. И это было очень-очень плохо.

— …проклят, — довершила она отместку для него, и эти слова, словно копьё, пронзили его сердце насквозь и вышли прочь, что-то унёсши из него за собою…

Синга сбежал, в страхе ещё большем, чем в первый раз, безо всякого намерения возвращаться обратно. Вообще без всякого намерения.

Полностью раздевшись, Миланэ зажгла игнимару на обеих ладонях, воспылали и её уши, вокруг глаз явилось пламя Ваала, загривок зажёгся им. Так она зажгла и масло на полу, и занавеси, и ещё что-то; возгорелся кончик её хвоста, уже горели плечи сине-зеленым пламенем, и Миланэ так свершила круг у возлюбленного, вся невиданно-иномирная в этой безупречной игнимаре, а потом сама села у входа, безумно истощенная от такого горения; пламя Ваала пропало — великие силы кончились. Хоть она была почти без сознания, но ещё понимала, знающая, что задохнется ещё до того, как сгорит от обычного огня, что уже начал обнимать дом.

— Нахейм примет тебя, мой Амон, Тиамат поглотит тебя, мой Амон, — тихо произнесла церемониальный возглас, настолько, насколько хватило сил, уже распластавшись на полу.

Ибо так требует Кодекс и аамсуна.

========== Глава XXVI ==========

Глава XXVI

Хильзе очень ему сочувствовала и качала головой.

— Ай-яй-яй, — укоряла судьбу-насмешницу.

Синга жадно жевал, одновременно глядя на неё. У него после этого появилась привычка много есть, он растолстел и стал неуклюж.