Сновидец. Трилогия
Шрифт:
Белая полоса ракеты расчертила небо. За перевалом раздался взрыв. Два вертолета, свистя лопастями, пронеслись над головами Писателя и солдата.
– Наши, – грустно произнес Малой.
– Вовремя, – отозвался Писатель.
Сделав несколько заходов, вертолеты скрылись за горизонтом, оставив после себя черную полосу дыма. Он плыл над горными хребтами, развеваясь на ветру, словно пиратский флаг.
Стоя в окружении заснеженных вершин, Писатель пытался не восхищаться их красотой. А они были красивы. Даже эта черная полоса, теперь напоминавшая траурную ленту, не портила красоты. Он знал, что там, за спиной,
– А иногда мне снится другой сон. Меня не берут в плен. Я везу тела ребят домой. Груз «двести». Самолет набирает высоту, но его сбивают. Борт разлетается на куски, но я еще жив. Я падаю вниз вместе с горящими обломками. Мимо пролетает гроб, а из него выпадают то Слон, то Кран или Сивый. Только Лютый не снился. Наверное, мы с ним мало общались.
– Не боись, Малой! Это не больно! – они говорят эту фразу, исчезая на сером фоне гор. Я должен был умереть. Должен был. Вся моя жизнь – сплошные воспоминания. Лучше смерть. Я готов молиться всем богам, чтобы они меня забрали, но, кажется, у них другие планы. Я… – Малой замолчал. Писатель заметил на груди мокрое пятно. Солдат медленно прикоснулся к нему, и пальцы окрасились алым цветом.
– Такое мне еще не снилось, – прошептал Малой и рухнул на землю. Не было сомнений в том, что стрелял снайпер. Горы уже не были столь привлекательны. Теперь они выглядели угрожающе. Писатель чувствовал на себе чей-то взгляд. Медленно повернувшись, он тихо пошел прочь, но не успел сделать и десяти шагов. Боль пронзила грудь, оставив на футболке темное пятно крови. Пуля. Чем жарче становилось в груди, тем иллюзорнее становился мир. Он таял, превращаясь в легкую дымку, унося с собой заложника чужих снов.
Сон 15. Тату
Загони! Заколи!
Разведи на теле ад!
Без наркоза
Прошивай меня иглой!
Черну жженку запали,
Наколи-ка мне партак!
Давай, наколи!
Пока молодой!
(с) Гробовая доска – Партаки
Он брел по пустынной улице. Ветер играл с мусорными пакетами, гоняя их по причудливой траектории. Дома хоть и были исписаны яркими граффити, казались пустыми, безжизненными.
Тощий пес выпрыгнул из мусорного бака, держа в зубах большую белую кость. Животное скрылось во дворе одного из домов, чтобы без помех насладиться добычей или спрятать до лучших времен.
Писатель разглядывал трущобы, и что-то знакомое всплывало в его душе. Нет, он определенно не был здесь. Но место было похожее. Амнезия стерла имена и даты, но места и лица появлялись в голове друг за другом.
Вспомнилась одна юношеская драка. Ребята с окраины не любили чужаков. В то время их никто не любил. Писатель не помнил, как оказался на чужой территории, и что ему было нужно. Он помнил только холодный осенний день. Мелкий дождь моросил с самого утра. Его кеды давно промокли, но он даже не пытался скрыться. У него была цель. Писатель (а тогда он им еще не был) точно знал, куда и зачем идет. Но это было тогда. Сейчас он вообще не имел понятия, где находится и куда направляется.
Если верить воспоминаниям, он пролез под товарным составом, когда его встретили шестеро местных. Они не задавали вопросов. В тот день он так и не достиг своей цели. Сколько его били, Писатель не помнил, так как потерял сознание почти сразу, на втором ударе. Пришел в себя от дикой боли в груди. Как позже выяснилось, ему сломали два ребра. Что-то холодное и жесткое упиралось в шею. Писатель с ужасом осознал, что лежит на рельсах. Должно быть, обидчики надеялись, что состав тронется раньше, чем очнется их жертва. На теле не было живого места. Собравшись с силами, он отполз от состава, раздирая локти и колени острым щебнем. Когда сознание вновь вернулось, он лежал в больничной палате.
Сейчас все было немного иначе. Его тело уже в больнице, а душа бродит по чужому городу, который к тому же еще кому-то снится.
Чуть вдалеке, справа, хлопнула железная дверь. Подойдя поближе, Писатель увидел вход в подвал. Крутые ступени вели в сырую темноту. Где-то там, внизу, слышались голоса. Открыв деревянную дверь, Писатель оказался в большом просторном помещении. Стены украшены причудливыми рисунками. Кошки, змеи, волки, абстракции, изображения святых и прочее, прочее. Глаза разбегались от изобилия. То, что это эскизы татуировок, Писатель понял, когда на одной из стен увидел ряд плакатов, изображающих мужчин и женщин, демонстрирующих свое расписанное тело.
– Наколи, а? Я тебя прошу, ну пожалуйста! – умолял почти плачущий мужской голос.
– Слушай, отстань, а? Я тебе сказал, что негде! Посмотри на себя, ни одного пятна свободного.
Писатель не сразу заметил дверь в стене, увешанной черно-белыми снимками. Она открылась, и в комнату вошел высокий худощавый парень. Его руки, как плети, свисали из кожаной безрукавки. Синие джинсы обтягивали тощие ноги. Его огромные тяжелые ботинки смотрелись смешно и неуместно, но, кажется, он считал свой внешний вид пиком моды. Резким движением руки молодой человек откинул с лица косую челку, и, узрев гостя, замер.
– А ты еще кто? – дистрофик угрожающе покрутил правым запястьем, украшенным браслетом с шипами.
– Я… – Писатель не закончил фразу. Позади дистрофика появилось нечто. Он сразу и не понял, что это человек. Тело имело сине-зеленый цвет с красными пятнами. Сначала Писатель подумал, что это костюм, потом – просто рисунок. Но когда человек вылил на голову (она была абсолютно лысая и покрытая причудливыми узорами) бутылку воды, сомнения отпали. Это были татуировки. Человек улыбнулся. Улыбка, была единственным белым пятном в этом темном море красок.
– Чего молчишь-то? Кто такой, спрашиваю?
– Простите, я, кажется, ошибся дверью, – Писатель развернулся в сторону выхода, но человек с синей кожей остановил его.
– Погоди, погоди. Брат, у нас тут спор вышел. Он говорит, что на мне места нет, а показываю, вот, мол, и вот. Коли, не хочу, а он в отказ. Ты сам посмотри, – мужчина завернул правую штанину до колена, обнажив паутину наколок. На щиколотке виднелось еле заметное пятно, не тронутое чернилами.
– Ну что ты хочешь от меня? – худой развел свои руки – плети.