Снутти и Уснутти
Шрифт:
Хозяин спускает крючок.
Отворачивается, не может видеть, как голова беглеца разлетается вдребезги.
Сколько живет, столько не может видеть.
Подходит к убитому. Деревья тянутся к хозяину, он добивает их несколькими выстрелами.
Расстегивает робу беглеца, ножичком рассекает грудь, вынимает хрустальный шар, в котором мерцает волшебный лес. Вырос.
Хозяин довольно кивает, садится в сани, хлещет зимнюю вьюгу, вьюга несет хозяина к рудникам. Лес пугливо расступается,
Хозяин заходит домой, кладет лес на полку, на свободное место. Свободного места не так уж и много осталось, пора новый шкафчик обустраивать. Еще раз смотрит на лес в шаре, прекрасный лес, умеют же делать. Только напрасно он отказался от идеи с Осенью и Зимой. То, что надо. сражение с Зимой, когда отец изранен после битвы с Осенью. Потом братья эти… как их там по имени… неважно… теряют сознание, приходят в себя уже дома, в кроватях, в Сочельник, в канун Рождества. Зиму победили, Зима присмирела, добрая стала, ласковая. Дома пироги пекут, гуся рождественского, елку ставят, а ещё о подарках надо позаботиться…
Вот теперь хороший лес получился.
Входит слуга, ставит на стол ужин. Хозяин не оборачивается, смотрит в окно, в холод зимы, оценивает пленных. Этих недавно привезли, с этих взять нечего. Эти вон давно здесь, угасли уже, не оживишь. А вот парень, вот еще парень – эти да, у этих есть что взять, смотрят на ледяное безмолвие, представляют себе какой-то другой лес, хороший лес, где работать не заставляют, и снега нет, и зимы нет, и всё-всё хорошо…
Вон тот вроде почти придумал лес. Почти-почти…
Хозяин окликает слугу:
– Вон того мне приведи… что ты на меня уставился, номер отсюда прочитать не можешь? Так сто сорок четвертый… эх ты… глаз-алмаз…
Чуднодурый
– Не… не убивайте…
Ружья направлены на меня.
– Кто такой?
– Не убивайте.
– Да кто вы такой?
Слышу, что спрашивают, чувствую, что не могу ответить. Совсем. Нет сил отвечать, нет сил понимать, что вообще происходит, вертится, вертится в голове – не убивайте.
Поднимаю руки.
– Да оставьте, не понимает он ничоси…
Говорят по-нашему. Но с акцентом, мне не известным. И кое-какие слова говорят по-другому, ничоси вместо ничего.
Думаю, сколько я шел. Вечность. Две. Миллион вечностей. Бесконечное число вечностей. Да, наверное, так.
Кто-то подхватывает меня под руки, поднимает на ноги, ведет к пограничной заставе, кто-то бормочет, да вы его к себе-то не прижимайте, вишь, кашляет, еще чахоточный какой-нибудь…
Понимаю, что не могу держать ложку, кто-то поддерживает мою руку, чувствую, что краснею, еще пытаюсь выговорить – я сам, я сам, мой голос меня не слушается.
Глотаю.
Еще
Даже не ощущаю вкуса.
Тянусь к тарелке, еще, еще, кто-то отталкивает меня, нельзя тебе много сразу, в изнеможении падаю на подушки.
– Да я сам…
– Чего ты сам, на ногах не держишься! – Авдей хватает меня подмышки, ведет к кровати, – ты погоди… подлечишься… там и будешь сам… Откуда такой взялся-то?
– А-а-а… – машу рукой в сторону севера.
– Это-то понятно, что оттуда приполз… а раньше где жил?
– В Рукинске.
– Это где такое?
– На севере…
– Оно понятно… а ушёл оттуда чего?
– Так там… камня на камне не осталось.
– А что такое? Война?
– Не… там другое.
Авдей не спрашивает, что другое.
Понимает.
Ветер стучит в окно, бросает капли дождя. Сжимается сердце, так и кажется, что что-то с севера приближается сюда.
– Ты чего, сегодня всё блестеть должно, – говорит Авдей.
Авдей говорит не должнО, а дОлжно, здесь все так говорят. До сих пор не могу привыкнуть, вроде уже полгода живу…
– День рождения у кого-то?
– К-а-акой день рождения, гости сегодня!
Авдей говорит Гости так, что сразу понимаю, будет что-то грандиозное. Вон и хозяева хлопочут, отдают распоряжения, вон и слуги тащат на газон перед домом стол, накрывают, расставляют приборы, кто-то в спешке несет зонтики, вы стол-то прикройте, а то с утра тучки были…
Хлопочу вместе со всеми, волнуюсь, чтобы все было честь по чести, натираю полы до блеска, Авдей подмигивает, молодца, парень, там и в люди выбьешься, домик себе построишь, огород разведешь… женим тебя… вон у Акулины дочка на выданье, она про тебя спрашивала…
На душе теплеет.
Только сейчас начинаю понимать, что всё обошлось. Живой. Живой…
– Хорош, парень, хва уже, скидывай лохмотья свои, одевайся давай, гости едут…
И крики со всех сторон:
– Гости! Гости!
Наскоро отмываю лицо и руки. Надеваю костюм с галстуком, сто лет не носил.
Выстраиваемся в саду перед домом, в первом ряду хозяева, – муж, жена, три дочери, тетушка незамужняя, чуть поодаль слуги – мы с Авдеем, кухарка, горничные, дворецкий…
Хлопанье крыльев.
Там, в небе.
Прислушиваюсь – понимаю, что такого я не слышал никогда. В птицах я хорошо разбираюсь, но птицы таких размеров, это новенькое что-то.
Небо темнеет.
Не понимаю, почему все стоят и не двигаются, я бы на их месте уже разбежался, кто куда.
Не разбегаются.
Хлопают в ладоши, делать нечего, я тоже вместе со всеми хлопаю в ладоши.
Смотрю, как на пустырь перед нашим домом опускаются дома.
Один. Два.
Четыре.
Дома складывают перепончатые крылья, открывают двери, выпускают своих жильцов.