Снутти и Уснутти

Фомальгаут Мария

– Скажите… а может быть такое, чтобы механизм сломался… и, например, часы ударили тринадцать раз?

– Ну что вы, быть такого не может, механизм отлажен идеально…

Шаряев успокаивается, идеально, так идеально. И то правда, где это видано, чтобы часы тринадцать раз били.

– А мы с вами, дамы и господа, отправимся на удивительное мероприятие – сырные гонки.

Шаряев кивает, на гонки, так на гонки. Куда угодно, лишь бы не стоять под часами, которые хоть и с отлаженным механизмом, а все равно того и гляди ударят тринадцатый раз.

– Итак, дамы и господа,

на этом склоне проходят сырные бега. Обратите внимание, многочисленные заводчики уже пришли каждый со своей головкой сыра, сыры бьют копытами, скребут землю, рвутся в бой. Можете делать ставки!

Шаряев ставить сто фунтов на головку Камамбера, про который говорят, очень хороший скакун, бежит быстрее, чем ветреная девушка меняет женихов, это из какой-то легенды фраза, подсказывает гид.

На старт.

Внимание…

Марш!

Сыры срываются с места, звонко цокают копытами. Камамбер и правда выходит вперед, быстрее, быстрее, быстрее, ну, ну, ну…

…Камамбер падает.

Остальные сыры с громким топотом проносятся мимо, кто-то побеждает, кого-то награждают…

– В чем дело? – спрашивает Шаряев.

– Похоже, он сломал ногу.

– Надеюсь, его вылечат?

– Сожалею… но нет.

Хозяин Камамбера идет к сыру, вынимает кольт. Что-то переворачивается в душе Шаряева, он бросается к владельцу сыра.

– Хью матч?

– Ват?

Шаряев вытряхивает из кармана бумажник, тычет то в пачку банкнот, то в сыр.

Владелец кивает, говорит сорти-твенти-сколько-то-там, Шаряев умоляет, вон, цифрами, цифрами мне на бумажке напишите, мне этими сортями-твентями в школе все мозги вые… м-м-м-м… извращенно изнасиловали.

Продавец пишет.

Триста.

Шаряев расплачивается, осторожно уводит раненный сыр, осторожно спрашивает у гида, где тут ветеринар. Ветеринар только руками всплескивает, что вы мне вообще привели, я зверей лечу, а не это вот… ну вот, я ему протез из пармезана сделаю. Что вы выдумали вообще, сыр в уздечке, сырные бега, это же не так делается, это головку сыра с холма спускают, он катится, за ним люди бегут, кто поймают. А вы ничего не поняли, учинили тут ипподром…

Я видел озеро в огне, Собаку в брюках на коне, На доме шляпу вместо крыши, Котов, которых ловят мыши…

Дамы и господа, перед вами в паб, разделенный улицей. Однажды эта улица зашла в паб пропустить кружечку-другую, да так тут и осталась…

Шалтай-Болтай Сидел на стене, Шалтай-Болтай Свалился во сне…

Шампанское.

Свечи.

До нового года осталось всего-ничего.

Нинка щебечет:

– Миленький, какие мы молодцы, что сюда приехали…

Шаряев кивает. Молодцы. Ладно, можно потихоньку Нинку дотерпеть, а весной и на развод…

Бьют часы. За окном, на башне Биг Бена, и в телевизоре.

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

И снова замирает сердце, хоть и знает уже Шаряев, что н ударят часы тринадцатый раз, а вдруг, а вдруг, а вдруг…

А это еще что…

Откуда…

Как…

Почему…

Человечек с луны Упал с вышины И спросил, как пройти ему в Норич. Купил он пирог И горло обжег, — Такую почувствовал горечь!

Нинка кивает, оглядывается, ну где этого Женьку черти носят… А вон он идет, целый дом ведет на уздечке…

– …у наших часов есть еще одна удивительная особенность, – продолжает гид, – в новогоднюю ночь жители окрестных домов слышат не двенадцать, а тринадцать ударов. Это связано с тем, что радиоволны распространяются быстрее, чем звук.

Три маленькие феечки Сидели на скамеечке…

Тринадцатый удар.

Шаряев оборачивается. Видит знакомое лицо.

– Ну… пойдемте, – говорит Этот.

Шаряев кивает. Шаряев свое слово держать умеет, сказал – с последним ударом, значит, так и будет.

Этот ведет Шаряева по ступенькам вниз, вниз, откуда здесь ступеньки, только что ничего не было, ну да неважно…

Он расправляет крылья, несет Шаряева к горизонтам, затерянным в тумане. Тут-то и подкатывает страх, как быввает в жутком сне, когда несет тебя куда-то, падаешь, ниже, ниже, не на-а-аа-до-о-о-о, и хочешь проснуться, и не можешь…

Ждите здесь.

Это Этот говорит. Ставит Шаряева на землю, то есть, не на землю, а неизвестно, что тут…

Шаряев ждет.

Мертвый холод.

Могильный холод.

Шаряев еще нажимает на веко, еще надеется проснуться.

Цокот копыт.

Близкуо.

Еще ближе.

Шаряев смотрит в ледяной туман, готовится встретиться с опасностью, что бы там ни было, какая бы там нечисть не вылезла…

Кто-то вываливается из темноты, Шаряев узнает:

– Камамбер?

Камамбер роет землю копытом, фыркает, садись давай скорей, поехали, нечего тебе тут делать.

Шаряев прыгает в седло.

Искры из-под копыт.

Туман рассыпается, уползает куда-то в темноту ночи.

Этот рвет и мечет. Там, в тумане. Обнаружил, что добыча ушла. Нет, не слышно грозного рева, не сотрясаются холмы, просто – Этот рвет и мечет. Беззвучно. И от этого еще страшнее.

Нужно обернуться, и нет сил оборачиваться, и так понятно, что Этот рядом, совсем рядом, настигает, ну давай же, Камамбер, быстрее, быстрее…

Камамбер спотыкается.

Падает.

Шаряев кувырком летит в снег, чер-р-р-т, и забыл совсем, что Камамбер хромой, нога кое-как пармезаном заделана. Шаряев встает, ну давай, давай, пошли потихонечку, уйдем от него…