Сны Флобера
Шрифт:
Однажды в воскресенье они собрались проведать её загородный дом, оставленный без присмотра. Дорога занимала более часа. Первый поезд отправлялся рано, поэтому Исида посчитала, что Оресту лучше переночевать у неё в квартире. После вечерних занятий в школе по этикетному языку для служащих Орест прямиком, не заезжая на свою квартиру, заявился к своей госпоже — хозяйке. Велосипед затащил в вестибюль.
Она приготовила лёгкий ужин — вернее, купила в супермаркете и разогрела в микроволновой печи. Каждое появление Ореста сопровождалось тайным переполохом в сердце Марико, чья радостная улыбка, слегка обнажавшая белые зубы, грустно обрывалась на уголках. Не тело Ореста, не руки, а его душа всегда порывалась обнять и утешить женщину, обделённую человеческой лаской. «Нельзя, чтобы женщина была несчастной!» — считал он. Ему было неловко, если рядом страдает близкий человек.
Орест не знал, с какой стороны подойти к ней, в каком слове она более всего нуждается. Язык прикосновений исключался традицией. Исида всё время подчёркивала — особенно в присутствии посторонних людей, — что любит его как собственного ребёнка. Она баловала его всякими подарками и сладостями. Проснувшийся в ней материнский инстинкт, подавляемый всю жизнь, переходил разумные границы. Как любит женщина, таков и её возлюбленный. Тем он и будет, каким она хочет его видеть. Естественно, это отношение не могло не сказаться на поведении Ореста. Однажды, как бы между прочим, она предложила:
— А что если я усыновлю тебя, будешь моим ребёнком, тогда решатся все проблемы с визой, и, кроме того…
Её предложение озадачило Ореста, посчитавшего, что, наверное, это будет предательством по отношению к его собственной матери, хотя, с другой стороны, он ведь уже был усыновлён мотострелковым полком, и почему бы нет… Орест никогда не знал такой педантичной заботы о себе, привык действовать самостоятельно, по своему усмотрению, — вот и вырос своевольным. Мало — помалу в Оресте стал просыпаться подросток, тот четырнадцатилетний подросток, которому когда-то было отказано в любви. Нет более эгоистичного существа, чем ребёнок, который живёт в глубине каждого мужчины! Дай только волю ему, и он разыграется, разбалуется, разбросает куда попало игрушки.
В этот вечер Орест пришёл усталый.
— Я приготовлю тебе офуро, немного расслабишься, — заботливо сказала Марико.
Она ждала этого вечера, волновалась, и всё же действовала как ни в чём не бывало, умело скрывая тревогу, словно готовилась к преступлению. В ванной шумел кран, тем временем Орест, греясь у керосиновой печки, посмотрел новости, затем «полистал» каналы. Вскоре явилась Марико, велела идти купаться. Орест разделся до новых, купленных его госпожой сатиновых трусиков в клеточку, немного узковатых в бёдрах, но зато приятных на ощупь. На теле остались красные следы от резинки. Марико сказала, что купит другие, на размер больше. Проводив его до ванной, она закрыла за ним дверь. Немного постояла. Потом ушла. Офуро в её квартире было намного просторней, приятно пахло. Орест шумно плескался, напевая песенку. Исида подошла к двери, стала слушать.
Эта была песня Александра Вертинского. Она часто звучала в доме Марго. Исида тихонько приоткрыла дверь. Она была тронута до слёз. Орест окунулся с головой, вынырнул. Увидев госпожу, он по — детски улыбнулся
— Русские песни очень красивые, — сказала Исида.
— Это старинная песня.
— Что-нибудь надо?
— Потрите мне спину, — невинно попросил Орест, протягивая намыленную губку. Он вживался в роль её сына, хотел ей угодить.
Орест выкарабкался из ванны, сел на край спиной к Марико. «Не стесняется!» — подумала она. Её руки охватила мелкая дрожь, воздух застрял в горле. Она хотела сказать: «Как ты вырос, мой мальчик!» — но вместо этого закашлялась. Орест сидел сгорбившись и опустив руки между ног. Он догадывался, что смущает женщину.
В душе Исиды образовалась прореха. Напряжённость нарастала между ними с каждым днём. Исида звонила ему по вечерам, высказывала претензии или жаловалась, что он недостаточно благодарен ей за заботу, что редко появляется на глаза, не помогает, а на друзей находит время.
— Ведь я скучаю, целый день работаю, чтобы обеспечить тебя, устаю, а ты забыл совсем свою японскую мамочку, — с надрывом в голосе говорила она, еще больше запутывая мысли Ореста.
Он не понимал, какого именно внимания она требует от него. И все же внял её жалобам. Орест просто хотел доставить ей удовольствие поухаживать за ним. Исида массажировала плечи молодого мужчины. Её губы не подчинялись неписаному закону приличия, самовластно целовали его коротко стриженный затылок, зубы покусывали его мочки. Она массировала голову, намыливала шампунем чуть вьющиеся волосы. Как приятно было пропускать их сквозь пальцы! Мочалка залезла под мышки, мальчик раздвинул руки в локтях, словно ангел крылышки. Её мягкие руки самовольно заползали на живот, на грудь; потёрли белые ягодицы, покрытые густыми черными волосками. Они были такими восхитительными, что в глазах Исиды вдруг заискрилось до рези. Ещё одно мгновение, и она, потеряв равновесие, опрокинется на него своим телом со всей страстью.
События той ночи в дорожной гостинице в провинции Точиги мучили её не только сладкими воспоминаниями, но и угрозой повторения. Но как, как прибрать его к рукам? Оказывается, пригласить, одеть, обуть, одарить вниманием, вещами и подарками, поселить рядом с собой и даже усыновить — это ещё не значит овладеть им, присвоить его. Ведь на цепь не посадишь! «Нет, просто быть рядом, быть рядом с ним, и ничего больше, — решила она. Просто лелеять его в своём сердце. Если я усыновлю его, то он сможет не только остаться, но и унаследовать мою фирму, будет продолжателем моего дела…» Эти три минуты, пока она мыла Ореста, показались для неё такими же долгими и мучительными, как несколько месяцев ожидания…
— Всё! — выдохнула она.
Орест повернул к ней мокрое улыбчивое лицо. По старой привычке вытянул губы для поцелуя. Марико отпрянула, глаза её округлились. Он вспомнил, что здесь не принято одаривать друг друга поцелуями. Чтобы замять неловкость, он погримасничал. Она рассмеялась.
— Spashibo! — только и сказал он.
Тем временем, пока Орест мылся, Марико убрала обеденный коротконогий столик, расстелила посреди комнаты постель. Рядом в соседней комнатёнке через перегородку стояла европейская деревянная кровать. Перепоясанный полотенцем, пышущий жаром, пришёл Орест. «Ожившее изваяние», — подумала Марико. Она решила, что одолжит ему свою постель, но не тут-то было. Её ребёнок, её мальчик стал сопротивляться её воле, несколько минут они препирались, кому где спать.
— Хорошо, играем на пальцах, — предложил Орест.
Они сидели на корточках напротив друг друга. Полотенце на его поясе ослабло и немного сползло с бёдер. Она украдкой поглядывала на красивые волосатые ноги, круглые колени, хорошо сложенную грудь с выпуклыми сосками. Правый сосок, окружённый крохотными пупырышками, как в ознобе, отбрасывал тень на жиденькие, белесые, невзрослые волоски. Марико была в пижаме с начёсом. Они три раза выбрасывали пальцы, и каждый раз выходила ничья.
Была ли это хитрость Ореста или случайное совпадение? В конце концов, ничто не препятствовало им спать вдвоём на полу, но они сами инстинктивно или умышленно создавали иллюзию препятствия, соблюдая вежливое целомудрие. Спать ещё не хотелось, они пощёлкали по каналам, наткнулись на какой-то фильм из средневековой жизни. Орест попросил заварить чёрный чай. Марико специально купила его в дорогом магазине на Гиндза, узнав, что Орест любит именно тёмный чай, а не зелёный, какой она предпочитала пить, потому что он был полезен для здоровья. Она говорила:
— Ешь, это полезно для желудка. — Или: — Не ешь много сладостей, а то испортишь зубы.
В одной постели, сидя перед телевизором под одним покрывалом, она слегка облокотилась о его плечо, ощущая через толстую одежду, как пылает его тело, как исходит от него жар, словно от африканской пустыни. Орест тоже казался ей видением. Она протягивала руки, чтобы овладеть предметом своего обожания, но мираж растворился в воздухе жаркими струйками. Её мысли были о том, как хорошо просто сидеть рядом с этим милым мальчиком, с этой заграничной игрушкой, ощущать его тепло, его присутствие. Их язык, на котором они разговаривали между собой, был не японским, а в некотором роде птичьим.