Сны инкуба

Гамильтон Лорел Кей

Я повернулась к Натэниелу, натягивая ремень, но сидеть в машине без ремня — мне не по себе от этого.

— Ладно, говори, — сказала я, и голос у меня прозвучал почти обыденно.

Он повернулся на сиденье, насколько позволял ремень — он знал мой пунктик на этот счёт. Сидел он лицом ко мне, коленом упираясь в панель.

— Мы с тобой обращались так, будто ты человек, и теперь я думаю, правы ли мы были.

— Ты хочешь сказать, я теперь перекинусь, потому что мы стали триумвиратом?

Он покачал головой,

длинная коса шелохнулась на коленях, как тяжёлая кошка.

— Может быть, это как-то усугубит ситуацию, но я думаю, одна из причин, почему ты никак не можешь подчинить себе ardeur, — в том, что почти все советы тебе даёт вампир. А ему еда не нужна, Анита. Для Жан-Клода есть только жажда крови и ardeur. А ликантроп не может перестать быть человеком. Все равно приходится есть по-человечески — просто добавляется голод зверя, но именно добавляется, а не заменяет.

Я подумала.

— То есть, когда я подавляю приступы нормального голода, мне становится тяжелее подавлять ardeur?

Он кивнул, и снова волосы проехались по коленям, будто коса подползала ко мне.

— Да.

Я ещё раз подумала, и не нашла брешей в этой логике.

— Ладно, допустим, ты прав. Так что мне делать? Я все равно сегодня опаздываю, как обычно.

— Подъедем к окошку для машин. Возьмёшь себе что-нибудь лёгкое, что можно съесть за рулём, а я возьму салат.

Я нахмурилась:

— Ты что? Салаты в драйв-апах никуда не годятся.

— Мне надо поесть перед выступлением.

— Чтобы лучше держать своего зверя?

— Да.

— Но зачем салат? Я думала, тебе что-нибудь белковое нужно.

— Если бы тебе предстояло раздеваться перед незнакомыми, ты бы тоже взяла салат.

— Один гамбургер за несколько часов до выступления — от этого ты вес не наберёшь.

— Нет, но пузо вздуется.

— Я думала, это только с девушками случается.

— Нет.

— Значит, ты ешь салат, чтобы хорошо сегодня выглядеть.

Он кивнул, и волосы его свалились с ноги, перевалили через рычаг передач. Очень тянуло потрогать эту густую косу. Голосочек в голове спросил: «А что такого?» После того, что мы днём устроили, что может значить волосок? Логично, но логика мало общего имеет с моим поведением по отношению к Натэниелу.

Я сцепила руки на коленях, не давая себе до него дотронуться, и почувствовала себя дурой. Что это я вообще творю? Я протянула руку к тяжёлому витку волос, погладила его, будто это было что-то более интимное, чем коса. Волосы были мягкие, тёплые. Я гладила их, пока говорила.

— Зверя никогда не раздирают противоречия?

— Нет, — сказал он, и голос его в тёмной тишине прозвучал и тихо, и отчётливо.

Я осторожно стала вытягивать его косу, обмотанную вокруг него.

— Но ты же борешься не с голодом по мясу и крови?

— Нет, не с ним.

Я добралась до конца косы, взяла его в руки.

— Я думала, что этот голод — зверь. Жажда погони и еды, и все.

— А сейчас как ты думаешь?

Я погладила себя по ладони кончиком косы, и по коже пробежала дрожь. Голос мой сорвался, когда я ответила:

— Ричард всегда говорил о своём звере так, будто это его самые низменные побуждения — ну, похоть, леность, традиционные грехи, — но грех подразумевает знание добра и зла. А здесь не было добра или зла, ничего похожего на обычные мысли. Я до сих пор не понимала, насколько мои мысли держатся на реалиях. Всегда думала о том, как одна реалия влияет на другую. О последствиях своих действий.

Я взяла на руки ещё кусок его косы, будто змею — толстую, мягкую змею. Собрала его волосы в охапку и позволила себе прижать их к груди. Меня ограничивал ремень сиденья, а мне хотелось быть ближе к Натэниелу.

Прижимая ворох его волос к себе, я сказала:

— Я перестала думать о горе Браунов, об их погибшем сыне. Не то чтобы я решила это игнорировать. Я не была чёрствой — просто это мне на ум не приходило. Просто они сделали мне больно, и я взбесилась, а бешенство немедленно перешло в голод. Если я их убью и съем, они мне больше больно не сделают, а я голодна.

Произнеся последнее слово, я посмотрела ему в глаза.

Они на миг вспыхнули от какой-то игры отражённого света, как глаза кота в свете фонарика. Он отвернул голову, и блеск исчез — глаза Натэниела снова скрылись в тени. От поворота головы волосы натянулись, и у меня была секунда, чтобы решить — держать или выпустить. Я удержала косу, и ощущение было такое, будто тянешь туго привязанную верёвку.

Голос его прозвучал чуть-чуть с придыханием:

— При первой перемене тобой всегда овладевает голод, особенно если ты новичок.

— А как же ты тогда удерживаешь себя, чтобы не бросится в клубе рвать публику? — спросила я, и у меня самой голос звучал неровно.

Он отклонился от меня назад, и я сильнее, жёстче потянула косу.

— Переводишь голод в другой канал — секс вместо еды. Партнёров по спариванию не едят. То, что можно трахнуть, — то не пища.

Голос прозвучал ниже. Он не стал грудным — именно что понизился.

— Так почему же я никого не съела? Насчёт секса с Браунами я даже не думала.

— Сперва в тебе нет ничего, кроме голода, но после нескольких полнолуний начинаешь думать, но думаешь не как личность, а как животное. Ещё несколько полнолуний — и ты можешь, если хочешь, думать по-человечески даже в животном виде.

— Если хочешь? — переспросила я и потянула его к себе за косу как за верёвку, но эта верёвка была приделана к черепу, и Натэниел не поддался. Он потянул прочь, и я знала, что это должно быть больно — чуть-чуть.