Сны над Танаисом
Шрифт:
– Ты проделал лишний путь. Едва прохудились подошвы, как надо было вернуться за новой парой.
– Я многое увидел и многому научился, - вздумал я оправдаться.
– Лишнее, - поморщившись, вздохнул Газарн, - Ты увидел бы нужное и научился бы необходимому, если бы сначала вернулся за сапогами, а затем уж отправился, куда влекло тебя сердце. Так заговорила твою дорогу Далла. Она любила тебя и позаботилась о твоей судьбе... Но пусть - дело твое. Запомни мои слова на будущее.
Я спросил о Сафрайе.
Багарат помедлил с ответом.
– Минул год, как ты ушел, и я отдал ее Тиру, моему лучшему воину, - сказал Газарн.
– Это - воля Фарсириса. Далла умиротворила нрав Сафрайи. Ты увидишь ее и не прикроешь глаз. Ты останешься спокоен. Твоя дочь не знает, кто ее настоящий отец. Ты должен исполнить закон наших богов. Азелемк!
Новые сапоги мне поднесла Азелек, моя дочь.
Тот Эвмар, который вошел в шатер Газарна, и тот Эвмар, который встретил девочку с ясной улыбкой своей матери Тимо и глазами юной Сафрайи, - два совершенно разных человека.
В тот миг, когда Азелек, как хрупкая тростинка, склонилась к моим ногам, я стал отцом и едва сдержал слезы.
Забывшись, я потянулся было к Азелек, чтобы привлечь ее к себе, но она, испуганно отпорхнув в сторону, обожгла взглядом мои руки.
"Порази меня Аполлон!" - в стыде подумал я.
– Не бойся, - мягким, дедовским голосом успокоил девочку Газарн.
– Этот человек добр и не сделает тебе плохо.
Только сейчас я вспомнил о стеклянной куколке, которую купил для дочери в Александрии. Ее глаза посветлели, и мы долго смотрели друг на друга. Я переглядывался с дочерью, как когда-то с отцом.
Я увидел в глазах Азелек великую силу, какую не находил еще ни в ком. С даром, зревшим в моей дочери, не сравниться моему.
– Слились две силы: моя и Сафрайи, - сказал я Газарну.
– Ты говоришь правду, - кивнул он.
– Так перед смертью вещала нам Далла. "Радуйтесь, к вам пришла великая жрица. Теперь боги не оставят вас. Она спасет твой народ, Газарн, от огня, что поднимается уже в степи".
Мое сердце дрогнуло: значит, и варвары уже робеют перед далеким гулом чужеземных копыт.
Газарн заметил мое смятение. Он шевельнул пальцами, и Азелек беззвучно выпорхнула из шатра.
Мы долго пребывали в молчании, и я невольно следил за пологом шатра, как он играет на легком ветру солнечными лучами, то ловя их, то пуская внутрь.
– Я счастлив, - сказал я багарату, - что моя дочь Азелек убережет твой род. Но я несчастлив. Кто убережет мой Город?
– Ты хочешь уберечь его, - сказал Газарн, не то спрашивая, не то утверждая.
– Что предрекают твои жрицы?
– спросил я.
– Город падет?
– Ты способен видеть завтрашний день, - усмехнулся Газарн.
– Что же, твоя сила изменяет тебе?
Я ответил:
– Неминуемую гибель можно увидеть только холодным глазом. Когда умирала моя мать, мое сердце слепло и отворачивалось от завтрашнего восхода. Я слишком люблю этот Город, потому смутно вижу только свою смерть.
– Ты - эллин. Чужой, на чужой земле и в чужих одеждах, - без жалости вздохнул Газарн, - Я не завидую эллинам Танаиса, их судьба пуста.
– Мы не выбираем родителей и судьбы, - сказал я, чувствуя прилив гнева.
– Есть воля богов.
Газарн посмотрел на меня с улыбкой и заговорил по-иному:
– Если лодку все время держать на плаву, когда-нибудь ее днище размокнет, и она утонет. Так же и Город. Когда-нибудь он падет. Ты взялся за дело, но боишься ненужного труда. Ты задумал уберечь Город, но боишься, что участь его уже решена. Ты торгуешься с судьбой тем, чем нельзя торговаться. Падет Город или нет - не твоя забота. Твоя забота поступать так, как велит сердце, а боги увидят сами, изменил ты ему или нет. Когда великий огонь поднимется в степи, кони уйдут, если хватит сил, корабли отплывут далеко от берега. Что убережет Город, стоящий на месте? Ров? Высокие стены? Что убережет от огня неподвижные травы? Ветер унесет их семена, или корневище, оставшись под землей, даст новой весной на старом пепле новый побег.
– Где корневище Города?
– невольно спросил я Газарна.
– Ты умеешь видеть то, что уже решено богами, - сказал он.
– Научись видеть то, что еще не решилось и пока зависит от твоей собственной воли.
Я промолчал. Кивнуть означало непонимание, возразить означало глупость.
– Ты проделал лишний путь, - добавил Газарн.
– Впредь меняй вовремя сапоги и чаще вспоминай добром Даллу.
Я так и не понял, с чего должен начать, и удивился, что разговор с багаратом немного успокоил душу.
Уходя, я встретил Сафрайю. За время странствий я стал другим Эвмаром, и она стала другой Сафрайей. Минуло девять лет. Ее бедра раздались, волосы поблекли, движения смягчились и потяжелели. Ее глаза не сверкнули ни радостью встречи, ни любовью, ни ненавистью. Видно, крепкое зелье сварила старая Далла и силен был ее заговор, когда она играла нашими судьбами, открывая Азелек, великой жрице-спасительнице аорсов, дорогу в царство живых. Вся сила души и памяти Сафрайи ушла в ее дочь. В мою дочь. Теперь мы встретились все трое, но каждый шел один, по своей дороге. Дорога Сафрайи вела по прошлогоднему жнивью, моя - в густые заросли терновника, дорога Азелек вела на зацветающий холм, а с него поднималась на белые облака.
Я знаю: по утрам Сафрайя тихо, без слез, молится за меня. О великий Аполлон! Не брезгуй душой варварки, отведи от нее беду и пошли ей покой...
Я, однако, вновь заколебался перед вратами Города, когда вернулся к ним в новых сарматских сапогах. Что увидел я за его стенами? Там, как в чаще Цирцеи, закипали темные страсти. Там в безумстве делили власть, спешили нажиться и усладить похоть. Мало кто прислушивался к ветрам и присматривался к небу. Кем я должен был войти в Город? Показать чудо, исцелять и увещевать?