Со спичкой вокруг солнца
Шрифт:
Если бы не доктор наук, я уже четверть часа назад сел бы заполнять схему фельетона плотью, кровью и пафосом благородного негодования.
Доктор наук чувствует, что мне его сюжет не по душе, и решает пойти с козырей. Доктор вываливает на стол содержимое своего портфеля и говорит:
— А ну сосчитайте, сколько здесь пачек?
— Деньги нужно считать, не отходя от кассы, — теперь уже я говорю доктору наук эту пошлую сентенцию, и доктор не сердится.
— Закон есть закон, — говорит он. — И я виноват, что нарушил его.
— А
— Правильно. А получается наоборот. Я виноват, а отвечать будет кассирша.
— Не понимаю, каким образом? Почему?
И доктор наук снова просит меня:
— Сосчитайте, сколько здесь пачек?
Я считаю и говорю:
— Десять.
— Кассирша и должна была дать мне десять пачек десятирублевых, то есть десять тысяч рублей. А дала десять пачек двадцатипятирублевых, то есть двадцать пять тысяч.
— Как, разве кассирша обсчитала не вас?
— Себя. На пятнадцать тысяч. И я пришел в банк, чтобы возвратить ей эти деньги.
Я вижу, что происшествие это может лечь в основу не заметки, а фельетона.
— Мне ваша тема нравится, — говорю я доктору наук.
— Я затем и пришел, чтобы ударить по безобразному случаю сообща. Вы словом, я делом.
— Каким делом?
— Я передаю пятнадцать тысяч директору детского дома. Пусть он истратит их на улучшение питания, купит ребятам новые одеяла, игрушки, костюмы. А вы пишите фельетон, как одна малоприятная женщина сама себя посадила в тюрьму.
— Деньги, по-моему, следует возвратить кассирше.
— Я хотел, а кассирша вместе с бухгалтером обхамили меня. Кричали на весь операционный зал, будто я пропил деньги, проспал их с горничной!
— Вот я и напишу об этом. Поставлю вопрос принципиально. Может ли один советский человек хамить другому советскому человеку, если тот кидается в воду, чтобы вызволить его из беды?
— Простите, — говорит доктор наук, — а при чем тут «если»? Хамить не нужно даже в том случае, когда и один советский человек и другой советский человек не тонут, а стоят на твердой земле, скажем, в очереди на автобус.
— Совершенно правильно, и все же мне жалко кассиршу. Ее посадят в тюрьму, а у нее, может быть, дети.
— Если бы кассирша обсчитала не себя, а меня, попал бы в тюрьму я. И хотя у меня не может быть, а в самом деле есть дети, вы бы не заступились за меня. Сказали бы: «Сам виноват. Деньги нужно считать не отходя от кассы». Что я хочу? Чтобы был суд и чтобы вы вместо судебного отчета написали фельетон, рассказали читателям, как одна малоприятная женщина сама себя посадила в тюрьму.
Все, что говорил доктор наук, было справедливо, и все же мне было жаль и кассиршу, и ее детей, если они, конечно, были у нее.
— Значит, вы против того, чтобы строго наказывать служащих, банка за их грубость и хамство?
— Я — за! Только давайте дадим кассирше возможность самой решить свою судьбу. Давайте
— Согласен, — говорит доктор наук, кидает свои пачки назад в портфель, и мы быстрым солдатским шагом отправляемся в банк.
Окошко старшего кассира. Рафик Айрапетович стучит. Окошко на секунду приподнимается и тут же с грохотом падает вниз. По операционному залу разносится голос Ксении Борисовны:
— Я так и знала, он снова пришел.
— Кто?
— Тип, который обвиняет нас в обсчете.
— А вы не разговаривайте с ним.
— Я и не разговариваю.
— Ну? — спрашивает меня Рафик Айрапетович. — Пойдем или вы будете продолжать свой эксперимент?
— Терпенье, — говорю я и сам стучу в окошко кассы.
Сначала тихо, потом громче. Старшая кассирша наливается красным, но окошка не открывает. Я стучу еще громче. Окошко чуть приподнимается, и в образовавшейся щели показываются два рыбьих глаза.
— Вам что?
— Я пришел с товарищем Мугурдумовым.
Окошко снова захлопывается, и по операционному залу разносится громкий смех старшей кассирши.
— Ну, что теперь?
Счетоводы и бухгалтеры, сидящие за стеклом по ту сторону барьера, ждут свежих сообщений с места боя.
— Этот тип пришел не один, с собутыльником, — докладывает старшая кассирша.
— Все равно не разговаривайте с ним!
— Конечно, не буду!
Я снова стучу в окошко. В окошке снова образуется щель, и к двум рыбьим прибавляются два бульдожьих глаза.
— Вы кто?
— Бухгалтер Квакша.
«А-а, та самая», — думаю и говорю:
— Рад познакомиться. Я корреспондент областной газеты Арк. Поскокин.
Ни моя фамилия, ни место работы не прибавили теплоты в голосе Квакши, и она тем же неприязненным тоном говорит:
— Корреспондент не должен заступаться за пьяниц.
— Мугурдумов не пьяница.
— Он клеветник и склочник.
— Доктор наук — человек доброй души, вы только выслушайте его.
— Деньги нужно проверять, не отходя от кассы, — говорит Квакша, и окошко снова с шумом падает вниз.
— Ну? — вторично обращается ко мне доктор наук.
А я все еще продолжаю считать, что и старший кассир и бухгалтер Квакша, несмотря на малоприятную внешность, душой обе и добрые и хорошие. Вот только сегодня на них обеих нашло какое-то затмение. Но я не теряю надежды вызволить все доброе и хорошее, что есть в них, наружу и продемонстрировать его начальнику комплексной археологической экспедиции. С этой целью я снова стучу — и снова по той же восходящей. Громче, еще громче, очень громко.