Со спичкой вокруг солнца

Нариньяни Семен Давыдович

Прочел Водолапин телеграмму, пришедшую на имя гримера Углова, и тотчас настрочил районному фининспектору:

«Сим сообщаю, что Углов В. И., торгуя театральным реквизитом личного изготовления, не платит налогов, чем наносит существенный мат. ущерб балансу нашего государства».

А Углов не торговал, не спекулировал. Он помогал своим ученикам, уехавшим работать в периферийные театры, постигать мастерство «тупейных художников».

Одним отправлял бандеролью уши Каренина, другим — самолетом нос Воробьянинова.

Что-то нужно было предпринять, чтобы утихомирить Михаила Ивановича. Что именно? Если бы Водолапин дрался, буянил, его бы посадили в тюрьму. А он не

дрался. Он был тихим. А что делать с тихими?

— Переселить по суду, — сказал зампред райисполкома.

К сожалению, М. И. Водолапин был переселен не в дом, отведенный специально для сутяг, а в обычный, поэтому уже через год жители этого дома пишут в редакцию жалобу, еще через год вторую, потом третью. Вслед за письмами приходит делегация из двух мужчин и двух женщин и предъявляет мне претензию:

— Если бы не ваш фельетон, этот прохвост продолжал бы жить на старой квартире и сейчас мучались бы они, а не мы.

— Они тоже не железные! — пробую я заступиться за тех соседей.

Лучше бы мне не говорить этой фразы, не заступаться за тех.

— А мы железные? — закричали в четыре голоса члены делегации.

Двое мужчин и две женщины подняли такой шум, что мне волей-неволей пришлось отправиться на второе свидание с тихим человеком.

Сначала я разговариваю с теми, кто жаловался, потом иду беседовать с тем, на кого жаловались.

Стучу в дверь. Издалека слышится глухой голос:

— Кто там?

— Корреспондент Янц из редакции.

Водолапин подходит ближе к двери. Кашляет, думает, потом, решившись, начинает щелкать замками. Дверь приоткрывается. Михаил Иванович оглядывает гостя и, убедившись, что перед ним действительно корреспондент, снимает с двери цепочку и пропускает меня вперед.

На дворе июльский день, а в комнате у Водолапина подвальная полутемь. Плотные шторы на окнах напрочь отсекают дневное тепло и еле-еле пропускают внутрь два слабых отцеженных луча солнца. Впечатление такое, будто я вошел в камеру-одиночку. Оборачиваюсь и упираюсь взглядом в Водолапина. Стоим, молчим. Он смотрит мне в глаза, я ему. Ждем, кто моргнет первым. Это ничего не решит, тем не менее каждый старается оказаться наверху.

То ли зрение у него сильнее, то ли воля крепче, побеждает он. Я первым опускаю глаза, он по праву победителя первым берет слово, спрашивает:

— Чем обязан?

— В редакцию пришла жалоба.

— Удивляюсь вам, товарищ Янц. Бьете, кидаетесь на своих.

— Как так!

— Профессии у нас, правда, разные, но задача-то одна. Что мы должны делать с вами? Стоять на страже.

— Вы, собственно, кто?

— Про члена-корреспондента академии наук товарища З. слышали? Чем он занимается, знаете?

— Вы физик-атомщик?

— Я художник, член МОСХа. Руководил изокружком в их ящике.

— В каком ящике?

— В почтовом. А когда в ящике сократили ставку художника, мне товарищ Кизяев дал ставку старшего научного работника. Вы не знали Кизяева? О-о! Это был настоящий человек. Кизяев по алфавиту считался третьим, а на самом деле был первым заместителем директора ящика. Занимался не физикой, а кадрами. Проверял, изучал, брал, кого надо было брать, на заметку.

Директора менялись. Был академик Н., потом академик О., потом Р., и все академики понимали, какую важную работу выполнял Кизяев. А член-корреспондент товарищ З. недопонял. Не успели его назначить директором, как он берет и без ведома Кизяева зачисляет на работу трех СНС и одного МНС.

— Это кто?

— СНС — старшие научные сотрудники, МНС — младший. Те самые, которых товарищ Кизяев еще при академике Р. отчислил из ящика по недоверию к происхождению

родителей.

Товарищ Кизяев бежит с жалобой на товарища З. к товарищу Щ.

— А это кто?

— Начальник Кизяева по спецлинии. И этот начальник берет сторону не Кизяева, а члена-корреспондента товарища З. и говорит:

«Вам, товарищ Кизяев, пора менять место работы».

«Почему?»

«Не поспеваете за новым веянием времени. Теперь у СНС нужно спрашивать не про их родителей, а про них самих. Что они могут? На что годятся? А то родители, может, у которого и хорошие, да сам СНС — дуб дубом».

«Куда же мне теперь?» — спрашивает Кизяев.

«Посоветуемся с членом-корреспондентом. Придумаем».

Кто работает в ящиках? Ученые. Там даже у директора клуба, у машинисток высшее образование. А у Кизяева семилетка. А для тех, кто с семилеткой, в ящике было только две руководящие должности: заместителя директора по кадрам и заведующего складом. Правда, кроме семилетки у товарища Кизяева было еще чутье на не наше происхождение родителей, но при новом веянии времени работники с таким чутьем на руководящие должности не требовались, поэтому Кизяева было решено назначить завскладом. А у Кизяева самолюбие. Переходить с третьего зама по алфавиту и первого на деле в складские работники обидно. Он начинает пить, на работу завскладом не выходит… Член-корреспондент товарищ З. сейчас в большом доверии у руководства. Всем известно, что он сделал какое-то большое изобретение для государства. Какое точно, не знаю. Я художник, член МОСХа, а не физик. Но кое-что я знаю. Я знаю, что член-корреспондент не имеет чутья. Чересчур доверяет кадрам. Я не за себя хлопочу. Я еще при академике Р. на пенсию ушел. Проводили меня хорошо. Товарищ Кизяев от имени администрации и общественности серебряный подстаканник на память преподнес. Мне как будто бы что? Сижу дома, пью «краснодарский» чай из дареного подстаканника. Но сердце-то у меня болит. Товарищ Кизяев собрал, воспитал в отделе кадров пять инспекторов, и все работали с перегрузкой, не роптали. Понимали, ящик — место ответственное, тут нужно держать ухо востро. А что делает член-корреспондент? Сокращает четырех инспекторов, оставляет одну Аню Коровкину. Комсомолку. Было в отделе кадров пять комнат, он четыре забирает, отдает конструкторам. Аня Коровкина идет к нему, спрашивает;

«Куда архив девать? Он один у нас две комнаты занимает».

«А что у вас в архиве?»

«Папки. Личные дела на каждого. Трудовые книжки…»

И вы знаете, что член-корреспондент ответил Коровкиной?

«Трудовые книжки, говорит, оставьте, а все прочее снесите в котельную».

Новое веяние времени. Я понимаю, знать про родителей теперь никому не интересно. Но в личных делах у Кизяева были данные не только про родителей. Там были собраны материалы и про самих работников. Кто он есть, какие у него мысли? Что он говорит, когда трезвый, и что, когда выпьет? Кизяев каждого работника ящика держал на прицеле, на каждого собирал информацию по листику, по строчечке. Если бы Кизяев да был бы в прежней силе!

— А где он сейчас?

Водолапин тяжело вздохнул.

— Умер?

— С круга спился. Обнищал.

— В завскладом пошел?

— Лучше бы не ходил. Пропил шесть автопокрышек, три выхлопные трубы, четыре фары. Хотели его под суд отдать, потом пожалели — послали воспитателем в молодежное общежитие. А он и там пятнадцать простынь, двадцать две наволочки к шинкарям отнес. Не выдержал человек нового веяния времени. Сломался.

Кизяев пьет, а в это время Аня Коровкина с уборщицами носит папки с данными на каждого в котельную, кочегары жгут их.