Со спичкой вокруг солнца
Шрифт:
И мы пили чай с кишмишом. Я пил, но без всякого удовольствия, и все из-за нашего орса, который не смог найти на своих складах нескольких кусочков сахару для такого дорогого гостя, как товарищ Орджоникидзе.
— Ну, рассказывайте, какое задание дала редакция?
— Я должен сделать полосу «Весь комсомол строит Магнитку». И в центре полосы зам главного хочет поставить вашу статью.
— О… о! Я плохой журналист. Пишу редко.
— Зам очень просит вас.
— И если я пишу, то только про то, что хорошо знаю.
— Вы о фактах? Это не беспокойтесь, я помогу подобрать.
— Факты только
— Я могу рассказать.
И я, не дожидаясь приглашения, тут же принялся вводить народного комиссара в курс наших комсомольских дел. А дел было сделано изрядно. Мы создали молодежные бригады на всех прорывных участках: грабарские, плотницкие, арматурщиков, бетонщиков, монтажников… Мы строили свои комсомольские объекты: домну, коксовую батарею, рудник, мартеновскую печь. На многих заводах, которые изготавливали оборудование для будущего металлургического завода, организовали контрольные комсомольские посты. Они следили за тем, чтобы наши заказы выполнялись в положенные сроки…
Я очень любил Магнитку и мог рассказывать о ней часами. Но в этот раз передо мной был не обычный слушатель, а народный комиссар, и я установил себе регламент. Проговорив полчаса, я остановился и спросил:
— Как, интересно?
— Очень.
— Разве об этом не стоит написать?
— Обязательно.
— Сегодня к ночи статья будет написана.
— Так быстро?
— Юр. Внуков пишет еще быстрее.
— Кто этот Юр. Внуков?
— Корреспондент газеты.
— Работает молодежь в Магнитогорске хорошо; а как живет?
Я бы мог сказать как, да решил не огорчать Орджоникидзе.
— Молчите, — сказал Орджоникидзе, — значит, плохо.
Чтобы перевести разговор на другую тему, я сказал:
— Завтра в шесть я буду у вас со статьей.
— Так рано?
— В семь часов тридцать минут время отправки, московского самолета. Пока вы будете читать, пока я добегу от вас до аэродрома…
— Зачем мне читать статью. Посылайте ее так.
— Так нельзя. Зам будет ругаться.
— Отправляясь на Магнитку, я никак не предполагал, что попаду в вассальную зависимость к вашему заму.
— Зато полоса будет хорошей, — сказал я и стал прощаться.
Народный комиссар пошел проводить меня. У лестницы он широко улыбнулся:
— О… о, у вас трэхи!
Увидев недоумение на моем лице, нарком пояснил:
— Туфли из сыромятной кожи называются в Армении трэхи. Там их делают, там и продают. А кто делает трэхи всем вам здесь?
— Кому всем?
— Вам, шоферу Артюше. Я бы тоже купил себе одну пару. Как по-вашему, это можно?
— Я узнаю, скажу, — промямлил я и, чтобы, не дай бог, не выдать себя, не проговориться, заспешил вниз.
Не хватало еще, чтобы у товарища Орджоникидзе сложилось впечатление, что корреспондент «Молодежной газеты» в Магнитогорске вынужден по бедности ходить на свидание к члену правительства в чужих трэхах.
Пока я разговаривал с наркомом, рабочий день на Магнитке вступил в свои Права. Утренняя смена прошествовала по улицам рабочих поселков на свои участки. Вслед за рабочими рысью промчались в сторону гостиницы, не этой, в Березках, а той, «Центральной», служащие.
На дверях той, «Центральной», гостиницы
«Здесь закрывается открытая столовая и открывается закрытая.
Пуск будет производиться по обеденным карточкам ИТР»
А так как к ИТР были причислены почти все служащие, то для этих несчастных наступила тяжелая жизнь. Служащим нужно было успеть к началу работы выполнить две важные процедуры. Отметиться в книге «прихода и ухода», лежащей на столике в вестибюле заводоуправления, и после отметки как можно скорей добежать от заводоуправления до «бывшей открытой, ныне закрытой столовой», чтобы занять очередь к буфету. Орс отпускал на ИТР ограниченное количество порций каши и винегрета, и все опоздавшие получали на завтрак только стакан чаю, с двумя ложечками кишмиша.
Так было в той гостинице, «Центральной», а в этой, в Березках, на месте, где полагалось открыть «открытую» столовую, не открыли никакой. Помещение столовой было передано ларьку Торгсина. Здесь продавали иностранным специалистам армянский коньяк, русскую, водку, сигареты «Тройка», черную икру. Ни армянский коньяк, ни русская водка в ту пору меня по молодости еще не волновали. Прошел я без вздохов сожаления и мимо черной икры. А вот у полки с книгами от нахлынувших на меня чувств я просто-напросто застонал. Еще бы, тут стоял целый выводок приключенческих романов Дюма: «Три мушкетера», «Десять лет спустя», еще «Двадцать лет спустя», три тома «Графа Монте-Кристо» и все тома в ярких красочных переплетах, таких зазывных, каких наши издательства еще ни разу не выпускали за все двенадцать лет революции. Я как увидел всю эту роскошь, так тут же сказал продавщице:
— А ну дайте.
— Что?
— Все.
Продавщица оглядела прищуренным глазом мою выцветшую на магнитогорском солнце юнгштурмовку и спросила:
— А у вас что: марки или доллары?
— Как, книги тоже на доллары?
— Если у вашей мамы есть обручальное кольцо или челюсть с золотыми зубами, приносите. Вы тут же получите столько книг, сколько будет стоить ваше золото.
— Мое золото! Да я кто, буржуй? Нэпач?
Кровь ударила мне в голову, и я, забыв, что я на частное лицо, а корреспондент «Молодежной газеты», стал, как самый обычный байстрюк с улицы «Двенадцать тополей» в Ташкенте, где я жил прежде, с криком выкладывать на прилавок всякие нехорошие слова продавщице Торгсина.
И в тот момент, когда я выкрикнул самое неподходящее слово, сзади раздался удивленный голос спустившегося на мой крик товарища Орджоникидзе:
— О… о. Это снова вы?
Представляете мое дурацкое положение? Опростоволоситься в третий раз на том же самом месте и в тот самый день, когда мне нужно было сдавать экзамен на журналистскую зрелость…
— Что случилось?
А мне и отвечать нечего. Я сказал продавцу слово, которое не должен был говорить, даже если бы имел дело с самым последним продавцом Советского Союза и даже если бы этот самый последний продавец обидел меня самым неподходящим образом. Я забыл, что самый последний продавец была женщина, а настоящий корреспондент этого никогда не забыл бы. Настоящий, воспитанный корреспондент может думать о женщине-продавце все, что угодно, но высказывать это вслух не имеет права.