Со спичкой вокруг солнца
Шрифт:
— И вы стали ходить неумытым?
— Я снова словчил. В той же аптеке я купил две грелки и стал всюду носить их с собой. Иду, скажем, домой из заводоуправления, с коксохима или с домны и несу в грелках воду.
— А в Березках, у меня в гостинице, вы тоже запаслись водой?
— Да.
Товарищ Орджоникидзе внимательно оглядел меня.
— Не пойму, где вы прячете свои грелки?
Я покраснел.
— Покажите?
— Неловко.
— Мы вдвоем с начальником строительства просим вас, пожалуйста.
Я поднял юнгштурмовку. Под ней
— Ну, не черт! Придумал и молчит, — послышался из-за стены голос соседки.
Внутренние стены в семейном бараке были сколочены не столько из досок, сколько из щелей. Одна шире, другой. Соседи не только слышали, но и видели все, что делается в комнатах друг у друга. Но Лиза с телефонной станции, она и была моей ближайшей соседкой, не удовлетворялась тем, что видела. Лизе ничего не стоило войти в комнату, когда ее меньше всего ждали. Вот и сейчас она вошла, поздоровалась, сказала:
— Прошу ко мне на чай.
— Спасибо, мы уже, — ответил товарищ Серго.
— Не обижайте меня. Живу я по силе возможности. Приглашаю от чистого сердца.
Товарищ Серго пробовал отбиться от Лизки:
— Мы спешим. Спасибо.
— А у меня все готово.
Когда мы вошли к Лизе, то чайник и в самом деле уже кипел на керосинке. Стол был покрыт белой скатертью, уставлен вазочками. А в них мед, сливочное масло, творог, варенье. И рядом с таким аппетитным угощением диссонансом блюдечко со слипшимися в ком конфетами «подушечки».
Лизина комната, не в пример моей, была в полном аккурате. Родители не поскупились дочери на приданое. Кроме стола и полдюжины стульев они купили ей к свадьбе зеркальный шифоньер, книжный шкаф.
Я жалею свои книги. Прячу их под койкой. А Лиза нет. Библиотеки в молодежном городке нет, так ее книги ходят по рукам.
Лиза Завалишина первой из казачек, поселившихся в нашем бараке, пошла в отдел кадров просить работу. Первой из казачек стала комсомолкой. Как будто все хорошо, и в то же время у этой хорошей дивчины была слабость. Легкомысленное отношение к личной жизни. Первого мужа она выгнала, не прожив с ним и месяца. Вышла замуж второй раз и второго мужа прогнала.
Лизкины мужья не стоили ее. Тот и другой были глупее жены. В ожидании третьего, более достойного супруга Лиза не прочь была и поозорничать.
Два часа ночи. Я мучаюсь, не могу найти зачина для корреспонденции — нужно написать ее к отходу утреннего самолета, а Лизка стучит в стенку:
— Э… э! корреспондент, кончай писать. Приходи, будем целоваться,
Тайн у нас нет. Наш барак, вы знаете, как решето. Я в краску. Стыдно перед соседями. А она смеется.
Я, конечно, очень благодарен Лизе Завалишиной. Придумала она это чаепитие с народным комиссаром очень кстати. Выручила соседа. У меня же ни чашек, ни ложек, ни скатерти, ни керосинки.
Я хвалю Лизу и одновременно тревожусь. Зачем она поставила вазочку с медом рядом со слипшимися
Лиза, хоть и некрасива, могла обворожить любого. Лицо милое, симпатичное, а кровь при всем при том дикая, казачья. Не дай бог кому-нибудь рассердить Лизу с телефонной станции. Тогда милая, симпатичная становится беспощадной.
Мой взгляд снова падает на блюдце с подушечками, и я снова думаю: «Зачем?» Несчастное блюдечко перестает быть блюдечком и начинает казаться мне ружьем, которое не без умысла вешают авторы в первом действии своих дрампроизведений. И я тревожусь, жду выстрела в спину.
Садимся за стол. Хозяйка разливает чай по кругу. Товарищу Серго, мне, себе, а над чашкой начальника строительства задумывается, Я кашлянул. Лиза оборачивается ко мне и говорит:
— Сама знаю. Кто обидит в своем доме гостя, тому нет прощения.
— Не дури, наливай, — шепчу я.
А она обносит начальника. Оставляет его чашку пустой.
Мы с начальником строительства вскакиваем со своих мест. Я красный от возмущения. Он от полученного оскорбления белее скатерти. Товарищ Серго успокаивает, усаживает нас, говорит:
— Сначала давайте спросим, выясним, какая у хозяйки претензия к начальнику строительства?
— Не любит он молодежь, — говорит Лиза. — Плюет на нее. Срамит.
— Чем?
— Пришел к молодежи в барак народный комиссар, товарищ Серго. Вот к Степе Садырину. А Степану некуда посадить, нечем угостить дорогого гостя.
— Я очень доволен вашим угощением.
— Я не в счет. Сутки дежурю, двое разъезжаю по окрестным базарам на попутных машинах. Работа у меня такая удобная. Сливочное масло, творог я купила в станице Магнитной. Мед — в башкирском селе Финьшампенуаз. Варенье и яйца в городе Верхнеуральске, это шестьдесят километров от нас. А ребята работают каждый день, да еще по две смены кряду. Им ездить по базарам некогда. Я спрашиваю: почему в сельском магазине станицы Магнитной сливочное масло есть? Почему в Верхнеуральске, где тюрьма самая большая достопримечательность города, есть и яйца, и варенье, а в магнитогорском орсе ничего, кроме конфет-подушечек, которые руби топором, не разрубишь.
Я дергаю Лизу за юбку.
— Остановись, хватит.
Зря только напомнил о себе. Она ткнула в меня пальцем, сказала:
— Степан Садырин каждый день печатает в «Молодежной газете» статьи и заметки, а вы посмотрите, в чем Степа ходит?
Я пробую спрятать ноги. Но увы. Товарищ Серго видит на мне обтрепавшиеся, перевязанные веревочкой сандалии и удивленно поднимает вверх правую бровь.
«Куда делись трэхи?» Нарком хочет задать этот вопрос спецкору и не задает его. Щадит самолюбие.