Со спичкой вокруг солнца
Шрифт:
Иду, насвистываю «Тореадора». При длинных переходах я всегда насвистывал под шаг что-нибудь маршеобразное. Легче идти. Насвистываю и думаю о начале статьи, которую должен написать к шести утра. Самое трудное в статье зачин. Придумай его, и дальше статья напишется сама.
На развилке у домны меня нагоняет трофейная колчаковская. Артюша тормозит.
— Куда? — спрашивает народный комиссар.
— Забросить книги. Домой.
— А где живете?
— В молодежном городке.
— Садитесь. Показывайте дорогу.
— Спасибо, здесь уже не далеко.
— Садитесь, вот и начальник строительства
Я посмотрел на начальника, а он сидит угрюмый, злой. Начальник строительства с удовольствием возил народного комиссара на домну, на рудник, на строительство электрической станции. Здесь все жило, кипело, росло. А в молодежном городке, как и в других поселках, хвастать, показывать было нечего. Если говорить откровенно, я бы тоже повременил с поездкой в молодежный городок. А что, если нарком под впечатлением нашего неустроенного быта напишет вместо героической статьи критическую? Это же будет вразрез с установкой зама. Вот завтра отошлю я с московским самолетом полосу: «Весь комсомол строит Магнитку», тогда пожалуйста, едем смотреть, как живут комсомольцы первенца Урало-Кузбасса. Я сам проведу, сам покажу наше неустройство.
А товарищ Орджоникидзе не хочет ждать до завтра и держит дверь машины открытой. Лезу внутрь. Сажусь рядом с начальником строительства,
— Добрый день!
— Добр… — цедит он, глядя в левое окно.
«Ах, так», — думаю я и начинаю смотреть в правое окно.
На машине — не на своих двоих. Три километра проскакиваем за пять минут. Вот и молодежный городок. Проехать по нему трофейная-колчаковская не может. Год, как отсюда ушли строители, а рытвины и колдобины еще не заделаны. Строительный мусор не убран. Наоборот, к нему добавился мусор бытовой. Очистки, обрывки, обрезки. В городке двадцать бараков и ни одной помойки, ни одного мусорного ящика.
Артюша остался с машиной у шоссе, а я веду наркома к баракам. Они здесь двух категорий. Восемнадцать общих и два семейных. Пока я работал в монтажной бригаде, жил в общем. А как только редакция выдвинула меня из рабкоров в спецкорреспонденты, мне выделили комнату в семейном.
Идем. Перескакиваем через кочки и кучки. И каждый скачок народного комиссара — нож острый в сердце начальника строительства. Начальник злится, ругает меня. Зачем не вовремя попался на дороге. Ругает себя. Почему ни разу не удосужился побывать в молодежном городке. Навести здесь порядок.
У семейного барака я говорю:
— Мне только заскочить, оставить книги. Простите.
Бегу по темному коридору. Влетаю к себе. Кидаю книжки на подоконник и скорей назад. А в дверях гости.
— Извините, что без приглашения, — говорит народный комиссар. — Начальник строительства уговорил зайти посмотреть, как живете-можете.
— Входите, — говорю я, хотя моя комната никак не рассчитана на такой торжественный прием. — Садитесь, — говорю я, хотя сесть у меня не на что.
Пока я жил в общем бараке, у меня были две табуретки, тумбочка, железная койка.
— Все по закону, — как любит говорить комендант молодежного городка Школьников.
Холостяков коммунальный отдел Магнитостроя обеспечивал мебелью. Когда же холостяки становились женатиками и переезжали в семейный барак, Школьников тут же отбирал
Как правило, женатики не ругались, так как в первые год-два существования Магнитки наши парни женились главным образом на девчатах из близлежащих казачьих станиц, а те привозили в семейный барак свои собственные столы и стулья.
Я получил отдельную комнату не как женатик, а в порядке исключения, как корреспондент. Обеспечить меня необходимой мебелью из Москвы редакция не могла, купить стулья на месте было негде. Местный орс не открыл пока в Магнитке не только ни одного книжного, но и ни одного мебельного магазина. Я попросил коменданта не отбирать у меня хотя бы железную койку.
— Это будет не по закону, — сказал Школьников.
Но тут в разговор вмешалась Лиза с телефонной станции и закричала:
— А спать человеку на полу это по закону?
И, не дожидаясь, что ответит ей на это Школьников, она турнула его из барака.
Так не по закону казенная койка жила в моей комнате больше полугода. И когда я сказал: «Садитесь», товарищ Орджоникидзе законно спросил:
— А на чем сидят у вас гости?
— На койке.
— А на что сядет хозяин?
— На койку.
— А где вы едите?
— На койке.
— А пишете корреспонденции?
— На фанерке.
Я уже давно живу не в Магнитогорске и не в бараке. Сейчас в моей квартире несколько столов: письменный, обеденный, кухонный, а пишу я до сих пор, как и прежде, на фанерке. Домашние привыкли, не удивляются, а чужие люди, когда узнают, говорят: «Не может быть». Вот и товарищ Орджоникидзе тогда, почти сорок лет назад, тоже сказал:
— Не может быть.
Я сел на койку, положил на колени фанерку, на фанерку полулист бумаги и написал на ней:
«Вот так и пишу корреспонденции…»
Орджоникидзе сел на мое место, положил на колени фанерку и написал на обороте полулиста вместо одной фразы две:
«Вам не стыдно? Мне очень!»
И передал полулист начальнику строительства.
В коридоре совсем не вовремя поругались две тетки. Я выскочил цыкнуть на них.
— Чего они не поделили? — спросил товарищ Серго.
— Одна отлила у другой три кружки воды.
— Живете у реки и скандалите из-за воды?
— Воду в наш городок возят два мужичка на двух клячах. До реки полтора километра. Клячи делают всего по пять ездок. Это десять бочек на двадцать бараков. По закону вода предназначена только для питья. Тратить на стирку ее нельзя. Но стирать, хоть это и не по закону, все же приходится. В результате многие идут утром на работу, не выпив чаю, не умывшись.
— Вы тоже не умываетесь?
— Я ловчу.
— Как?
— Прежде, когда я возвращался с работы домой, всегда заходил по дороге в аптеку и покупал две бутылки дистиллированной воды, и у меня всегда было чем умыться, из чего сварить чай. Пока ребята не знали о моем секрете, все было хорошо. Но вот секрет открылся, и весь наш барак кинулся в аптеку. Удобно. Аптека рядом. Доступно. Бутылка стоит гроши. Мы ходили умытыми, зато больные сидели без дистиллированной воды. И тогда аптека стала отпускать воду только по рецептам врача.