Со взведенным курком
Шрифт:
Так что, живя у рыбаков и деля с ними их нелегкий труд, я не бездельничал и как боевик. На артельных лодках мы переправляли за Белую участников сходок, военных занятий.
И все-таки боевая работа свертывалась постепенно сама собой: все редели наши ряды, все больше боевиков оказывалось за решеткой, на каторге. Многие товарищи погибли на эшафоте… Был схвачен и сидел в Мензелинской тюрьме и Михаил Кадомцев.
Пробыл я среди рыбаков до глубокой осени, до первых морозов. Кончился рыболовецкий сезон, кончились боевые ученья. Я снова начал бродячую жизнь партийного связного и «книгоноши». Уфа…
Конспиративные встречи на квартирах стали очень рискованными. Уфимский комитет партии решил устраивать явочные свидания прямо на улице, то в одном, то в другом, то в третьем месте. На связь посылали дежурных боевиков, которые и передавали кому надо поручения и распоряжения комитета.
5 декабря 1907 года подошла моя очередь дежурить на углу Успенской и Центральной улиц.
По дороге на пост, на улице Гоголя, я неожиданно увидел Мишу Гузакова. Мы уже давно не видались и очень обрадовались. Но внешне, конечно, этого не обнаружили: обстановка не позволяла.
— Ты в Уфе?!
— Да уж порядком.
— А я и не знал.
— Так и я не знал о тебе.
Миша пошел проводить меня и по дороге рассказал о своих последних приключениях.
— Комитет решил нескольких ребят переправить на время за границу. Подальше от греха. В том числе меня и тебя.
— И меня?!
Это было новостью — никто мне об этом даже не заикнулся.
— И тебя, говорю же. Посылали меня в Киев, связаться с тамошним народом, договориться и достать заграничные паспорта — киевляне откуда-то хорошие «липы» берут. Все это я быстренько сладил. Но у меня еще было второе дело: переправить сюда те бельгийские браунинги, что ты в Дубно оставил. Вот тут-то началось невезенье: выследили шпики. На какой-то станции взять хотели. Открыл я по ним огонь — и давай бог ноги! Но пистолеты пришлось бросить. До того, брат, обидно! Вспомню — плакать охота. Так что в Уфе я всего с неделю. Стой, что такое?! Никак стреляют?
И верно, со стороны Центральной улицы раздался выстрел… Второй…
— Слушай, Петрусь, не ходи на дежурство. Теперь там ни с кем нельзя встречаться.
Мы поспешили, предупредить комитет. Связная принесла приказ: перенести дежурство на завтра, опять в то же место.
Но на следующий день повторилось то же самое: невдалеке от Центральной я опять услышал выстрелы и крики. «Вот заколдованное место! — подумал я и повернул назад. — Надо сказать комитетчикам, чтобы переменили явку».
Если б я знал, что на этот раз означали выстрелы!.. Если б знал!..
Что произошло в тот вечерний зимний час на Центральной улице Уфы, мы узнали лишь через несколько дней.
Миша Гузаков вместе с Тимофеем Шашириным шли на смену боевику, который дежурил на одном из явочных пунктов. Недалеко от угла Успенской им повстречались две дамы в ротондах. Миша и Тимоша, расступившись, вежливо дали дамам дорогу. Те миновали ребят и… сзади набросились на Михаила. Подоспевшие на подмогу «дамам» городовые сбили его с ног и так придавили к земле, что он не сумел выхватить револьвер. Тимофей успел дать лишь один выстрел и тотчас был обезоружен.
Связанных по рукам и ногам, Гузакова и Шаширина отвезли в тюрьму.
Миша за решеткой! Неуловимый Миша!.. У нас сразу возникло подозрение,
Вскоре возобновились мои командировки. Снова Сим и Миньяр, Бугульма и Самара, Пермь и Златоуст. Но мысли о Мишиной судьбе не давали покоя. И не мне одному…
В апреле 1908 года совет Уфимской дружины срочно вызвал меня из Миньяра в Уфу. Хозяин конспиративной квартиры деповский слесарь Юдин велел вечером идти к Саше Калинину. Там меня уже ждали.
— Догадываешься, зачем тебя звали? Нет? Совет поручает тебе… В общем надо выручать Мишу. Иначе…
Мы молчали. Каждый отлично знал, что будет «иначе»…
Царский суд вынес ему, а также Васе Лаптеву и Мите Кузнецову, которых схватили раньше, смертный приговор. Их ждала виселица. Если, конечно, не случится чуда. Но чудеса, это мы, большевики, знали хорошо, не свершаются сами. Их надо творить, чудеса…
Тишину прервал густой голос одного из членов комитета:
— Мы тут уже кое-что обмозговали. Как будто выходит…
Идея была крайне дерзкая и смелая до безумия: напасть на тюремных надзирателей, которые сопровождали арестантов-золотарей, вывозивших из тюрьмы нечистоты; разоружив тюремщиков, переодеться в их форму, проникнуть в тюрьму и освободить Мишу, а если будет возможно — то и Лаптева с Кузнецовым. При всей рискованности операции она была построена на точном расчете. План был разработан до мелочей.
Мне он пришелся по душе.
— А что должен делать я?
— Вот теперь о тебе. Прежде всего — подобрать людей. Человек тридцать-сорок. Здесь, в Уфе, мы займемся этим сами, а ты поезжай по заводам. Прежде всего — в Златоуст. Отбери там шесть-семь боевиков. Оттуда — в Сим и Миньяр, там возьми человека четыре. Никому ничего не объясняй. Скажи только, что дело очень серьезное. Ребята нужны — самые из самых! И еще одно: не бери семейных. Мало ли что может стрястись… Не надо, чтобы страдали жены и дети…
Ночью с явками я выехал в Златоуст. Там меня сначала поместили на нелегальной квартире у Садовниковых. Туда ко мне приходили Огарков, Хрущева, Кудимов. Мы обсудили, кого из боевиков взять на дело.
Дня через два, не помню уже по какой причине, меня перевели на житье в другое место, в маленький деревянный домик Сидоркиных на Малковой улице. Улица эта тянулась вдоль горы Косотур, и зады двора Сидоркиных — огород, сарай, баня — взбегали немного вверх по склону горы. Сразу за баней начинался сосновый бор.
В тот же вечер я встретился с членом боевой организации Алексеем Калугиным-«Черным» — тем самым, который руководил «кражей» Алеши Чевардина. С ним у нас тоже шел разговор о «кадрах». Засиделись очень поздно, и «Черный» остался ночевать у Сидоркиных. Улеглись мы на полу и быстро уснули. Спал я всегда очень крепко. Но, видимо, нелегальное житье приучает к постоянному напряжению и заставляет какой-то участок мозга бодрствовать и во сне.
Уже начинало светать, когда в полусне я услышал конский топот: кто-то проскакал верхом. Ощущение опасности разом поставило меня на ноги. Рывком я поднял Алексея. Но было уже поздно — в дверь забарабанили грубо и уверенно. Полиция!