Собачий переулок [Детективные романы и повесть]
Шрифт:
Зоя дрожала от странного внутреннего противления всему, что та говорила. Она забыла о себе, о том, что лежало на плечах тяжестью, и только старалась поймать то, что так противилось в ней словам подруги. Анна подавляла ее внешне убедительной тяжестью своих доводов до того, что на одно мучительное мгновение Зое стало казаться, что возражать нельзя, что противится в ней лишь та наследственность, то мещанство, та зависимость от семьи, в которой она выросла и за которую ее гнали от подруг. Еще раз острая как нож ненависть к семье опалила ее жгучею горечью стыда. Она с облегчением вспомнила свое бегство из дому,
Зоя вздрогнула: именно эти женщины, эта песня, эти слова навеяли на нее ту спокойную грусть, с которой она шла в клуб. Дорогою она думала все время о том же и тогда знала, что ответить Анне.
— Погоди, Анна, погоди! — заговорила она вдруг и с такой взволнованной торопливостью, что обе подруги с испугом посмотрели на нее и замолчали. — Погоди! Вот давеча только я видела на берегу женщин, они укладывали дрова и пели… Они пели вот эту песню о персидской княжне… Ты ее знаешь, мы все знаем, чудесная песня! — торопилась она, ища потерянную мысль, и вдруг вскрикнула — Вот, да! Это самое, да! Отречение от плотских радостей ради идеи долга! Ради борьбы! К черту княжну — дружина ропщет: атаман стал бабой, а впереди борьба! Ты помнишь, ты помнишь прошлогоднюю анкету в университете, потом доклад и выводы, что у большинства в революционные годы, в годы гражданской войны притупилось, уменьшилось половое чувство…
Она задыхалась. Анна насмешливо выдохнула из себя густую струю дыма, пробормотала:
— Ну и что же?
— А вот что! — встала Зоя. — А вот что: половой экстаз, половое чувство может, оказывается, уступить место революционному экстазу!
Теперь она вспомнила все, что знала, о чем думала, во что верила, и не могла уже удержать слов, сыпавшихся с ее пересохших губ, мыслей, вздымавшихся вихрем и стягивавших смертельную петлю на шее, тоски, которая только что ее душила.
— Не я мещанка, а ты мещанка! Только одни мещане так понимали, что если свобода, так это значит можно в трамвае семечки грызть, в театре плеваться, на лекции в аудитории курить… Это самое и есть настоящее мещанство: что если новый быт, так это значит — долой стыд, что если закон облегчает брак и развод, так, значит, и направо и налево отдаваться можно! Это как голодный дорвался до хлеба, то и обожрался насмерть сейчас же! Так это нужно?
Она замолчала вдруг. Анна пыхнула дымом и сказала:
— Ах ты, мещаночка!
Зоя посмотрела на нее с удивлением и, ничего не отвечая, тихо села за стол.
Вера встала, подошла к ней и, поколебавшись одну секунду, поцеловала ее.
— Верно, Зоя. Это все равно… Вот я и жду, жду, когда же любовь будет? Жду — вот-вот настоящий человек придет… А он приходит и сразу целоваться лезет, а то — прямо на кровать! Есть и такие, что сначала даже разденутся для удобства…
Она расхохоталась со звонкостью и беспечальностью ребенка.
— Что вы хотите сказать?
— А ничего. Что есть, то и говорю. Разве я знаю, что этим можно сказать? Не знаю А вас мне жалко! — Она положила руку на ее плечо. — Неужели Хорохорин вас отстоять не мог в комиссии?
Зоя покачала головой. Анна сказала:
— На Хорохорина надо нажать. Если зудить со всех сторон, так он возьмется за нее. Можно восстановить!
Вера взглянула на нее, заметила раздумчиво:
— Жаль, что я этого не знала раньше… Можно было бы с ним поговорить: он как раз у меня только что был!
Анна вспыхнула:
— Кто? Хорохорин? Был у тебя? Зачем?
Не вцепись мне в волосы, Анна!
Вера взглянула на растерянное лицо подруги, не сразу оправившейся после слишком искреннего удивления, испуга и любопытства, расхохоталась и выбежала из, комнаты
Она вернулась, не успев загасить на губах не сходившей улыбки
— Ты ведь не ревнива, Анна, надеюсь? Ты ведь не мещанка же?
— Не беспокойся за свои волосы, пожалуйста!
— Я не беспокоюсь.
Она улыбнулась, подумала, сказала:
А лучше я тебе ничего рассказывать не стану больше
Самое лучшее. Не интересуюсь! — высокомерно ответила Анна и с преувеличенным вниманием стала глядеть, как Вера доставала чашки, заваривала чай.
Действительно пить хочется. Дай скорее чашку, и побегу домой!
Зоя сидела недвижно, глядя в налитый перед нею стакан Вера кружилась по комнате. Анна с той же преувеличенной жадностью пила чай и продолжала говорить:
— Я не ревнива, дорогие товарищи, если я спросила, так это вопрос праздного любопытства.
Вера равнодушно заметила:
— Есть о чем любопытствовать… Как будто не за одним и тем же они все ходят…
Анна с шумом отодвинула от себя чашку
— Верка, ты нарочно меня злишь?
— Разве это может тебя злить?
— Меня злит не факт сам по себе. Меня злят твои мещанские шуточки!
— Например?
— Например, желание доказать, что я ревнива, как вы все…
— Тут нечего доказывать, — засмеялась Вера и сейчас же добавила — То есть в том смысле, что никто в тебе и не сомневается…
В этот момент за дверью остановились чьи-то шаги, затем послышался неровный стук. Вера встала и, приоткрыв дверь, заглянула за нее:
— Кто это?
Ответа не было слышно. Но Вера тотчас же вышла, не впуская гостя, и плотно притворила за собой дверь.
— Мещанские церемонии! — буркнула Анна раздраженно.
Это не помешало Зое расслышать, как Вера сказала
— Ко мне нельзя сейчас! Подождите меня на лестнице, я выйду сию минуту — мне как раз надо с вами говорить, говорить… Сейчас, только накину шубу!
Тяжелые шаги прозвучали по каменному полу, наружная дверь хлопнула, и все стихло. Вера вернулась в комнату и наскоро оделась.
— Верка, оставь мещанские церемонии! Кто там пришел?
— Один знакомый. Нужный человек. Я сейчас же вернусь, подожди меня!
Анна пожала плечами и снова закурила, раздраженно вдыхая и выдыхая густой дым. Выкурив папиросу, она простилась с Зоей, не скрывая сурового своего презрения к мещанским выходкам подруги, и ушла.
Зоя поблагодарила ее, посмотрела на тикавшие часики, потом свернулась клубком в дырявом кресле, подумала об отце, о письме, потом, как в кинематографе, все это сменила мыслью о Королеве, о фабрике, о новой жизни и, еще раз утвердившись в своей правоте против Анны, задремала и упала в сон как камень, опущенный в воду.