Собачья площадка

Голубев Игорь

— Зараза, — пробормотала она и накрылась подушкой.

Остатки прежнего сна клочками цеплялись внутри головы и всего теплого, белого тела секретаря-референта, возбуждая слабые импульсы в нейронах. Она очень-очень хотела вновь вернуть тот сон из далекой юности… Главное, как говорила мама, если тебя что-то разбудит, не смотри в окно и постарайся уснуть вновь, чтобы увидеть продолжение.

Именно поэтому и накрылась. А прежде снилось… Луг в цветах. Цветы венком у неё на голове. Море цветов. И парашютики одуванчиков застревают в ресницах. Она в ситцевом синеньком платье с открытыми красивыми руками, не такими, как

сейчас, подбрасывает пук васильков в воздух, и они, не долетев до солнца, возвращаются, осыпая её всю фиолетовыми искрами, но Ванечка, курсант Ванечка, сын соседей по даче, уже подает новый букет, и тот тоже летит к солнцу и тоже падает, повторяя фиолетовый дождь. А потом Ванечка, поборов условности и собственную, угловатость, неловко обнимает её. Оленька отворачивается, а он ищет своими губами её губы. Становится трудно дышать (проклятая подушка). Грудь её не очень больно, а даже приятно упирается в его значки, густо, как у нынешних металлистов, покрывающие гимнастерку. Оленька видит по Ванечкиным глазам, что тот безумно счастлив, как только может быть счастлив двадцатилетний курсант, вчера из казармы, а теперь на лугу, обнимающий и целующий Оленьку… Но тут и он и она вздрагивают. И это не труба, зовущая на ратные подвиги. Это нечто совсем, совсем Другое. Обидное. Занудное (сигнализация во дворе). Но сон продолжается, и теперь это не легкий и воздушный мираж, благоухающий свежескошенной травой, а реальный, с ощущением бессильной ватности (ноги запутались в простынях и затекли) и даже кошачьей вони.

Она чуть не заплакала. Ах, как жаль, что все так быстро проходит, и надо бы проснуться, потому что ничего хорошего первая же картина лестницы не сулила. Почему она не поехала на лифте? Ах, да… Лифт, как всегда, не работал. Но вот и голоса, пока ещё не различимые, но до омерзения (у неё никогда не было ни малейшего позыва к обзаведению детьми) узнаваемые. Это они, они.

Ольга Максимовна сделала отчаянную попытку проснуться, но Морфей цепко держал свою добычу. Боже, неужели все снова? Ведь это уже было! И Ольга Максимовна, подобно какому-нибудь вьетнамскому ветерану или нашему афганцу, стала переживать постстрессовый синдром…

Опять сидят, услышала она над собой голоса, не январь, могли бы и на улице расположиться, вторично подумала спящая.

Сидели трое и ещё один стоял напротив. Спорили… Мнения разошлись в оценке одной из сторон окружающего мира. У каждого из присутствующих была на этот счет своя точка зрения, и он считал своим долгом её высказать. Настоящий базар. Курили и говорили одновременно, стараясь перекричать друг друга. Перед началом дискуссии собравшиеся изрядно «разогрелись». Чувствовалось и по тону, и по выражениям, и по степени агрессивности изложения своего взгляда на проблему.

— Молодые люди, разрешите пройти, — попросила Ольга Максимовна и тут же поймала себя: что же я, дура, делаю. Впрочем, сон.

Ответом было полное безразличие к её просьбе со стороны спорящих.

Уйди или протиснись, запаниковала во сне Ольга Максимовна, но тем не менее повторила просьбу.

— Подождать, что ли, минуту не можешь, — рявкнули на нее.

При звуках её голоса сейчас, как и тогда, он вторично просыпал табачно-конопляную смесь.

— Хорек, может, встанешь, пропустишь её, ведь не отвяжется, — предложил стоящий у стены.

— А почему я, пусть Хмырь пропустит. Он больше места

занимает.

— Ну а почему я, он с краю сидит, да и помоложе. Лолк, может, ты пропустишь?

Она знала все реплики наизусть. Они ещё тогда, несколько дней назад, навечно впечатались в память. Вот сейчас эта полумальчик, полу девица начнет кокетничать. Умела бы… Надежда Дурова.

Ольге Максимовне даже захотелось отозвать её в сторону и дать пару дельных советов — типа девочки так себя не ведут, но с обреченностью кролика слушала.

— Хорек, не хами, я же тоже женщина, — ответила сидящая посередине.

Надо что-то предпринять. Сменить тон.

— И долго я буду ждать? — с ужасом услышала она свои слова.

Точь-в-точь как тогда.

— Шлепала бы на лифт. Нечего молодежь травмировать.

— Ты думаешь, что говоришь? — искренне возмутилась спящая. — Ты с кем разговариваешь?

— А откуда я знаю, с кем разговариваю. Скажите, как вас зовут, тогда узнаю. Народ, кто такая? — спросил Долговязый, указывая пальцем.

— Ты что, Долговязый, ослеп, что ли? Перед тобой девушка пенсионного возраста, — ответил за сидящих Хорек, — которую нет уже желающих трахать.

— Подонки, — только и смогла выговорить Ольга Максимовна.

Хорек встал и обошел женщину, как бы внимательно разглядывая.

— Ну, что я говорил. Факт налицо, не трахают. Хмырь, ты у нас человек солидный, может, впендюришь этой мымре? Тебе же нравятся девушки постарше, а она за это кефирчиком угостит, — предложил он, заглядывая в сумку. — Ты же любишь?

— За кефирчик, пожалуй, можно, только сзади, чтобы её крашеную рожу не видеть, — поднялся Хмырь, начиная расстегивать ширинку.

— Хмырь, резинку надень, а то ребеночка, чего доброго, сделаешь, — посоветовала Лолита, распечатывая пачку презервативов.

— Не, с резинкой трахаться, что розу в противогазе нюхать, — со знанием дела возразил Хмырь. — Да такие уже не могут рожать.

— А я бы надел. Эти вот, молодящиеся, СПИД среди нас и распространяют, — предостерег Хмырь, одновременно перегораживая проход.

— Вот и надевай, когда твоя очередь её трахать подойдет, а я так… Ну-ка, поворотись, бабуля, к оконцу передком, а к добру молодцу задком, — как мог грозно, повелел Хмырь.

— Прошу, барин, — сказал в полупоклоне Долговязый и задрал сзади плащ вместе с юбкой.

— Да вы что, с ума посходили?! — закричала она, все ещё не веря в происходящее, и стремительно бросилась вверх по лестнице.

Это оказалось выше крыши даже для сна. Ольга Максимовна дернулась, сбросила с головы подушку и рванулась встать, но простыни, плотно обвившие белые ноги, стали причиной падения. Она сильно ушибла колено. Да ещё этот противный гудок за окном. Просто варварский гудок. Он все ещё вспарывал утреннюю тишину.

Ольга Максимовна посмотрела на часы. Сон длился не более трех минут. Как и реальный кошмар на лестнице. Что же теперь, после каждого гудка за окном такое будет сниться вновь и вновь? Она встала с колен и, прихрамывая, пошла в ванную. Взглянув на себя в зеркало, ужаснулась. Неужели плакала во сне? Веки припухли, щеки опустились. Впервые секретарь-референт четко и безжалостно, без самообмана ставила себе диагноз. Но, в отличие от врача-профессионала, где-то в глубине души ещё тлел уголек надежды. И уголек этот, твердо знала, мужского рода.