Собака и Волк
Шрифт:
— У меня нет никакого к тому желания, — сказал Грациллоний.
Облегчение и благодарность вырвались наружу. Он протянул патрицию руку.
— Клянусь Геркулесом, Апулей, я не сомневался, что смогу на вас рассчитывать, но вы… больше того, вы оказались другом!
Сенатор в римской манере взял его руку и пробормотал:
— Ну а кто же еще? Благодарение Богу, что я стал наконец для вас тем, кем всегда хотел быть. — Мы потом обсудим все подробности. Но сейчас я чувствую себя вернувшимся из ссылки. — Он постарался не думать об ужасе
— Это замечательно. О, я понимаю, как, должно быть, вам неприятно заниматься этими уловками: ведь вы всегда чтили закон, — смущенно сказал Грациллоний.
— Этот закон вступает в противоречие с высшим законом, — последовал серьезный ответ.
Грациллоний кивнул:
— Законом церкви. Законом Христа. Он, разумеется, лучше закона государства. Следовательно, и выше.
У Апулея перехватило дыхание.
— Я думал, вы имеете в виду закон чести.
— А откуда же рождается честь? Я просил Корентина объяснить мне. В этот раз я прислушался.
— О возлюбленный друг! Брат мой…
Они обнялись.
Потом они вышли из комнаты. В столовой их ждал обед и бокал вина, самого лучшего, что нашлось в доме. Они шутили и смеялись. Сентиментальности не было и в помине. Верания вошла в триклиний и принесла с собой частицу летнего дня.
Пришедшие с юга новости в который раз взволновали людей. Вестготы под командованием Аларика снова вторглись в Италию. В Вероне, однако, они испытали сокрушительное поражение и вынуждены были отступить. И опять Стилихон не закрепил победу и не покончил с ними окончательно. Вместо этого он поселил их в долине реки Савы, что возле границы Далмации и Паннонии. Император Гонорий устроил в собственную честь торжества в Риме, первые за минувшие сто лет.
Прокуратор Бакка тайно пригласил к себе домой агента Нагона Демари. Этой ночью они были вдвоем. Без Глабриона, за бокалом вина, они могли поговорить более-менее свободно.
— Ко мне поступило интересное сообщение, — начал Бакка. Пламя свечи бросало тени на его впалые щеки.
Нагон подался вперед.
— Что такое? — проскрипел он.
— Это письмо от Апулея, трибуна Аквилона. Пишет по поручению куриала Грациллония. Просит прекратить процесс конфискации. Налоги, которые мы наложили на Конфлюэнт, будут полностью уплачены.
Нагон в ужасе откинулся на спинку стула:
— Господи, помилуй! Как же это?
— Вот это ты там и выясни. Об источнике ты вряд ли что узнаешь. Будет то же самое, что и с беглыми багаудами. Непослушания не будет, но в то же время тебе скажут, что ничего не знают и подсказать не способны. И опять дело с мертвой точки не тронется. Сейчас я тебе сообщу то, что мне удалось раскопать.
Нагон сгоряча стукнул кулаком по столу:
— Уж не сатана ли им помогает?
— Во всяком случае, там сидят не дураки. Имеются и сильные покровители. К тому же местные люди почувствовали свою силу, с тех пор как разгромили скоттов. Ты там веди себя повежливее да поосторожнее. До поры до времени пугать их не стоит. Было бы жаль тебя потерять.
Нагон
— Я, разумеется, не предлагаю позволить им все, что заблагорассудится, — продолжил Бакка. — Мы с тобой знаем, что Конфлюэнт — опухоль, которую надо удалить ради здоровья государства. К сожалению, находятся некоторые вышестоящие граждане, которые нашего с тобой мнения не разделяют. С диагнозом нашим они не согласны и оперативное лечение провести не позволяют.
Нагон уловил намек, выпрямился и выставил вперед челюсть.
— Я готов, сэр.
Бакка улыбнулся:
— Я в тебе был уверен. Однако будь осторожен. Осторожность превыше всего. Я тут составил предварительный план. Будешь там — рассмотри как следует местоположение. Всесторонне изучи ситуацию с точки зрения осуществимости моей идеи. Рапортуй мне сюда подробно и откровенно. Не следует выскакивать вперед, пока все не выясним. Иначе ничего не выйдет, и все шишки свалятся на нас. Если увидишь, что можно попытаться, дождись, пока не придет благоприятный момент. Надо добиться максимальной пользы. — Он поставил локти на стол и соединил пальцы. — Хирургия требует не только аккуратности, но и верно выбранного момента, а хирург не должен отвлекаться на вопли пациента.
Ветер хватал серебряное полотно дождя и швырял его с размаху в стены и окна домов. Ощущалось первое дыхание осени. В доме епископа стоял промозглый холод: он презирал современные удобства, такие, например, как гипокауст. Свечей, однако, не жалел, и в комнате было светло.
— Ты говорил мне, что Христос ходил по земле, как обычный человек, — сказал Грациллоний. — Каким же надо было обладать мужеством, чтобы умереть на кресте, когда в любой момент он мог вызвать легионы ангелов. Они спасли бы его и отомстили бы мучителям.
Корентин улыбнулся.
— Каждый из нас видит своего Христа, — ответил он.
Грациллоний не успокоился, желая получить ответ на вопрос, мучивший его по ночам.
— Он отстаивал свои убеждения и защищал вверившихся ему людей. Потребует ли он от меня меньшей жертвы?
Корентин строго взглянул на него из-под кустистых бровей.
— Что ты этим хочешь сказать?
Грациллоний поерзал на табурете, облизал пересохшие губы и выпалил:
— Ну ты же знаешь. Нимета… Ты часто беседовал со мной, убеждая отречься от язычества. Она же моим уговорам не поддается. И вот она одна, в лесу, с искалеченной рукой.
— Вероятно, Господь наказал ее, — услышал он суровый голос. — А она к нему прислушиваться не желает.
— Она не может. А я не могу оставить ее.
— Даже во имя собственного спасения?
— Да, — вздохнул Грациллоний. — Выходит, я безнадежен. Тогда мне лучше уйти.
— Останься! — рявкнул Корентин. Он хотел было схватить гостя. Потом отдернул руку и быстро заговорил смягчившимся голосом: — Я вовсе не запрещаю тебе иметь дело с язычниками. С моей стороны это было бы глупо. Мы все время должны общаться с ними. В такой дружбе нет ничего дурного. Сам Господь завещал нам любить их. Я имел в виду лишь бесовские обряды.