Собаки и волки. Рассказы. Часть 2
Шрифт:
Лето 2001 года. Лондон.
Весна
С утра было ещё холодно: снег размокший вчера под неудержимым потоком солнечного света, ночью смёрзся, фиксируя подобно гипсовой
Я, давно не выходивший в леса, с нетерпением ждал момента, когда со склонов сойдёт снег, а пока, в весенней грустной тишине одиночества, каждый день, делал зарядку на улице, восстанавливал физическую форму и готовился: расспрашивал знакомых о тропе в вершину Муякана, о подробностях рельефа, заряжал патроны, точил топор.
Пестря, моя собака-лайка, тоже ждал, по утрам убегая по насту далеко от дома, вынюхивая и разбираясь в набродах кабарги и лёгких следочков белочек.
По рации, на ежедневной связи, говорили, что в вершине Ангаракана через день идёт снег и за половину мая выпало уже около метра. Но Ангаракан - это две тысячи метров над уровнем моря, а мы стояли в низине, у реки, поэтому, снег наконец-то сошёл с южных склонов и я засобирался в тайгу...
...Утром проснулся на рассвете, стараясь не шуметь вылез из спальника, поёживаясь и приплясывая от утренней прохлады, надел походную одёжку, растопил печь, поставил подогревать чай и вышел на улицу...
Из под крыльца, потягиваясь и зевая, широко раскрывая алую пасть с белыми рядами зубов и блестящими клыками, вылез Пестря, обнюхал мои лесные штаны, засуетился, заволновался, учуяв лесной запах - запах похода.
Вылив ему остатки вчерашнего супа и сделав утренние дела, я вошёл в дом, поплотнее затворив двери...
В доме нагрелось, чай закипал, пуская плотную струю беловатого пара в потолок.
Не спеша, попив чаю, я обулся, надел сверху ватник, тёплый и лёгкий, "навьючил" рюкзак и отправился в поход!
Вначале, наш путь лежал по северному склону, по заледеневшей, толстой корке снега: кое - где снег проваливался под сапогами, опасно хлюпая водой, прячущейся под настом.
Поднявшись на гору, свернули направо и вышли на торную тропу, идущую южным, крутым склоном, где снег уже в основном стаял. Оголившаяся лесная почва, чуть оттаявшая сверху под сантиметровым слоем перепревшей лиственничной хвои, белела льдистым холодком: идти было скользко и приходилось кое - где, на поворотах идти осторожно щупая ногами тропу, придерживая себя в равновесии и цепляясь за ветки и стволики деревьев...
Пестря убежал далеко вперёд и лишь изредка, я видел его чёрную спину или "бублик" хвоста, мелькавший то слева, то справа от тропы.
Солнце, поднимаясь всё выше и выше, набирало силу и несмотря на пронизывающий ветерок, становилось теплее...
Незаметно побежали первые ручейки. Тропа с крутого склона спустилась в долину, и пошла вдоль реки, по временам "выбегая" на самый обрыв, и я с волнением наблюдал, как торопилась, шумела, кипела прозрачными струями весенняя вода реки, огибая замшелые камни преграждающие течению и торчащие то ближе, то дальше от берега.
Время подходило к двенадцати и я почувствовал голод и жажду. Стал выбирать место для бивака: на тропе, под ногами было влажно, но под кедрами, на берегу, виднелись сухие подстилки из опавшей, рыже -коричневой хвои.
Я выбрал кедр, в обхват толщиной и остановился...
Сбросив рюкзак, достал топор, но он не понадобился. Под деревом лежали сухие и лёгкие ветки, а из ствола торчали во все стороны, снизу, до высоты трёх метров, серые, смолистые, острые на концах, сучья.
Наломав охапку, я сгрёб часть хвои с поверхности и уже на влажную землю положил щепочки растопки и бересту...
Костёр разгорелся моментально, сухие кедровые дрова с сахарным треском лопались, разгораясь, распадаясь на куски. Синеватый дымок поднимался над язычками прозрачного, акварельно - оранжевого пламени...
Достав из рюкзака котелок, осторожно спустился к воде, зачерпнул, попробовал через край на вкус ледяную воду, с опаской проглотил раз и два, боясь простудить горло.
Срубив ветку с берёзы растущей поблизости, сделал из неё таган, подвесил котелок над костром и стал выкладывать припасы: свежий хлеб, с хрустящей корочкой горбушки, полу копчёную колбасу, чай в жестяной баночке, сахар - рафинад кусочками, ложку, кружку... Острым охотничьим ножом нарезал хлеб и колбасу пластиками; колбасу положил на промасленную газетку, а хлеб расставил "заборчиком" вокруг костра.
Пока я этим занимался, вода в закопчённом котелке зашумела, зашипела, касаясь нагревшихся краёв; со дна поднимались к поверхности маленькие пузырьки, один за одним, а потом и лёгкой дружной стайкой, образовав на поверхности ключевое волнение. Ведь недаром говорят: "Вода закипела ключом".
Я бросил в кипяток веточки смородины, которые всегда ношу в нагрудном кармане, потом щепотку заварки, снял котелок с огня, отбросил в сторону таган, чтобы не мешал прилечь поудобнее.
Срезав с соседней берёзки веточку, заострил один её конец и насадив кружки колбасы, вперемежку с пластиками лука, стал делать шашлык.
Обжигаемая пламенем поверхность колбасы шипела, пенилась, меняя цвет с бело - красного, на тёмно - коричневый и капельки жира источаемые колбасой, капали в костёр, вспыхивая плоскими, ярко - жёлтыми язычками. Лук нагреваясь, сворачивал влажные края в трубочку и, смазанный жиром, издавал резкий, аппетитный запах мясных острых блюд.
Пестря, устроившись в пяти шагах от костра, положил голову на вытянутые передние лапы, грелся на солнышке, внимательно, не отрывая взгляда тёмно - серых глаз от шашлыка, наблюдал, как колбаска поджаривалась...
Я бросил ему кусочек. Он не торопясь встал, по запаху отыскал в пожухлой пережившей зиму травке этот кусочек и проглотил не жуя.
Потом вернулся на своё место, вздыхая долго устраивался, и наконец, закрыв глаза, задремал, прикрывая кончиком пушистого хвоста, чёрный блестящий нос...
Я полулежал на сухой мягкой подстилке из хвои, привалившись к стволу, ел шашлык и запивал янтарно-коричневым душистым чаем. Хлеб хрустел поджаренной корочкой, лук придавал колбасе должную остроту, дымок от затухающего костра щекотал ноздри и попадая в глаза, вызывал невольные слёзы...