«Собеседник любителей российского слова»
Шрифт:
Вместе с императрицею руководила изданием княгиня Е. Р. Дашкова. Ее имя напечатано на первых же строках объявления о «Собеседнике». Сначала даже все статьи для журнала присылались к ней, и только уже по выходе 14 № «Собеседника» объявлено было, чтобы статьи присылались в Академию, а еще позже – что они будут принимаемы «в той комнате, где присутствуют находящиеся при Академии советники» (55). Таким образом, на княгине Дашковой лежал главный труд издания. Касательно собственного участия в своих «Записках» она говорит, что «сама иногда только писала для журнала» и что особенно деятельным ее помощником был «молодой адвокат Козодавлев» (56). Вероятно, он разделял труд по изданию, и ему, может быть, должно приписать некоторые из писем к издателям, явно сочиненных лицом, близким к редакции. Из статей княгини Дашковой ни одна не подписана ее именем. По свидетельству митрополита Евгения, ей принадлежит надпись к портрету Екатерины, помещенная в I книжке, непосредственно за «Фелицею», и не заключающая в себе ничего особенного. Ей же, может быть, принадлежат ответы от издателей, не принадлежащие самой Екатерине. Кроме того, по сходству в слоге и мыслях с другими произведениями княгини Дашковой, несомненно ей принадлежащими (57), можно предположить, что ею же написаны в «Собеседнике»: «Послание к слову так» [103] , «Сокращение катехизиса честного человека» [104] , «О истинном благополучии» [105] , «Искреннее сожаление об участи издателей «Собеседника» [106] , «Вечеринка» [107] , «Путешествующие» [108] , «Картины моей родни» [109] ,
103
«Соб.», ч. I, ст. III.
104
Ibid., ст. VI.
105
«Соб.», ч. III, ст. III.
106
Ibid., ст. XIV.
107
«Соб.», ч. IX, ст. VII.
108
«Соб.», ч. XI, ст. IX.
109
«Соб.», ч. XII, ст. V; ч. XIV, ст. X.
110
«Соб.», ч. XVI, ст. III.
111
«Соб.», ч. II, ст. II.
112
«Соб.», ч. X, ст. IV.
113
«Соб.», ч. V, стр. 156–161.
35
Из перечисленных статей несомненно Е. Р. Дашковой принадлежат: стихотворная подпись к портрету Екатерины II, «Послание к слову «так», статья «О смысле слова «воспитание» (ответ звенигородскому корреспонденту)», которую Добролюбов ниже называет «О воспитании». Статья «Нечто из английского Зрителя», как считает Ю. Д. Левин (см. его статью «Английская просветительская журналистика в русской литературе XVIII века» в кн.: Эпоха просвещения. Из истории международных связей русской литературы. Л., 1967, с. 59), написана В. П. Световым, которому принадлежит и ряд других публикаций «Собеседника» (в том числе подписанные криптонимом «В. С.» – они перечислены в «Библиографических заметках» Добролюбова под № 38).
Несмотря на то, что не можем указать наверное статей самой княгини Дашковой в «Собеседнике», мы тем не менее не задумываемся приписать ей весьма большую долю участия в направлении и характере всего этого издания. Журнал этот был ее задушевной мыслью: она надеялась посредством его действовать на распространение знаний, развитие истинных понятий, на образование самого языка. Более серьезно, нежели все окружавшие ее, проникнутая просвещенными идеями, умея вносить их в самую жизнь, трудившаяся не только для того, чтобы показать свои труды, но и для того, чтобы в самом деле быть полезною для других, она стояла гораздо выше современного ей русского общества. Странно себе представить молодую девушку того времени, проводившую ночи в чтении потрясающих произведений, от которых были тогда в волнении умы всей Европы. Еще труднее поверить, что эта пятнадцатилетняя девушка в непродолжительном времени расстраивает свое здоровье сильным умственным напряжением, размышляя о том, что ею прочитано [114] да вот ее для развлечения везут в столицу. Здесь она пристает к каждому иностранцу, надоедает каждому путешественнику, которого увидит, расспрашивая их о других странах, и потом их ответы сравнивает с тем, что видит у себя пред глазами. Это в ней рождает непреодолимое желание путешествовать. Наконец она достигает осуществления своих желаний. Она видит Европу, посещает Дидро, Вольтера, проводит время в задушевных разговорах с этими знаменитостями Европы, столь дорогими ее сердцу еще по воспоминаниям детских чтений (59). С обильным запасом мыслей и знаний, с просвещенною любовью к родине, с желанием служить ей на поприще общественной жизни возвращается она в Россию, и здесь встречают ее назначения, которые заставляют ее трудиться на поприще ученом и литературном. В этом деле княгиня Дашкова могла сделать много полезного, как по своей обширной начитанности и развитому уму, так и потому, что здесь не могли ее встретить интересы, которые бы заставили ее изменить честности и правоте своих стремлений. Она, конечно, не была идеальною женщиной: намерение возвысить своего сына вместо Потемкина, навлекшее на нее столько зла и столько порицаний, доказывает, что и она поддавалась внушениям житейских расчетов. Но самая неудача в этом деле, вместе с некоторыми другими биографическими данными, свидетельствует, что Дашкова была не совсем ловкий придворный и имела нечто священное в сердце своем, чем не могла жертвовать влечению грубого эгоизма. Ее чистое направление выразилось в литературе уже самым выбором переводов с французского и английского, которые помещены ею в «Трудах Вольного российского собрания» {36} . Такое же направление отзывается и в тех статьях, о которых мы сказали, что можно приписать их Дашковой. Эти статьи сильно вооружаются против того, что вообще есть низкого, гадкого в человеке и что особенно распространено было в некоторых слоях русского общества того времени, – против двоедушия, ласкательства, ханжества, суетности, фанфаронства, обмана, презрения к человечеству. Эти статьи отрадно читать и ныне: через семьдесят лет еще можно угадывать правдивость, меткость, благородную энергию этих заметок. Видно, что эта сатира бескорыстная, не руководившаяся ничем, кроме желания добра. Так, например, в «Послании к слову так», написанном прозою и стихами, сильно поражается ласкательство, и нельзя не сознаться, что примеры выбраны очень хорошо.
114
См. «Москвитянин», 1842, № 1, стр. 101–104.
36
Точное название историко-филологических сборников, издававшихся Московским университетом, – «Опыт трудов вольного российского собрания» (1774–1783).
Автор пишет:
Лишь скажет кто из бар: учение есть вредно, Невежество одно полезно и безбедно. Тут все поклонятся: и умный, и дурак, И скажут, не стыдясь: «Конечно, сударь, так». Клир скажет, например, что глупо Марк [115] считал, Когда сокровища свои он продавал, Когда он все дарил солдатам из чертогов, Хоть тем спасал народ от тягостных налогов. Клир пустошь говорит; но тут, почтенья в знак, Подлец ему кричит: «Конечно, сударь, так». Невежда, нарядясь в кафтан золотошитый, Смышляет честь купить, гордится подлой свитой; Хоть чести не купил и мыслит в том не так, Дурак прискажет: «Так».115
Марк Аврелий.
Такальщики всегда подлы; но, говорит автор,
Но самые и те, которым потакают, Не лучше чувствуют, не лучше рассуждают. Кто любит таканье и слушает льстеца, Тот хуже всякого бывает подлеца.А между тем льстецов награждают, тогда как умные всегда обойдены:
Другой пускай дурак, Но, говоря все так, Он чин за чином получает И в карты с барами играет; А тот в передней пусть зевает За то, что он не льстец, Не трус и не подлец [116] .116
«Соб.», ч. I, стр. 45–24.
Это «Послание к слову так» возбудило толки. В III книжке «Собеседника» помещено весьма грубое письмо от защитника Клировых мыслей. Автор этого письма говорит о Клире как о лице хорошо ему известном и оправдывает его отзыв о Марке Аврелии; в заключение же говорит с огорчением: «Критики, а особливо вмешивающиеся в дела политические, которых не знают ни малейшей связи, всегда будут иметь прекрасное поле рассыпать свои рассказы» [117] . Издатели замечают на это, что «он не знает, может быть, кто они таковы, и что письмо это помещается для того, чтобы публика сама могла судить, сколь мало благопристойно предложенное сочинение, которое если не послужит к удовольствию читателей, то, конечно, служить может образцом неучтивости» [118] . «Впредь же мы будем помещать только учтивые критики», – говорят издатели.
117
«Соб.», ч. III, стр. 42.
118
«Соб.», ч. III, стр. 45.
Этим письмом, вероятно, вызван «Ответ от слова так», несомненно сочиненный в самой редакции. В нем находим обращение к сочинительнице «Послания к слову так», чем еще подтверждается наше мнение о том, что его писала Дашкова [119] . Здесь рассказывается о разных лицах, которые обижались намеками этого послания, узнавали себя в вымышленных именах, вступались за Клариссу, Клира и пр., так что «по речам их казалось, будто все стихотворцами употребленные имена им весьма знакомы». Впрочем, вы их не опасайтесь, – говорит слово «так» автору, – они ничего не осмелятся сделать вам, потому что
119
Ibid., стр. 146.
Это имели, кажется, в виду издатели «Собеседника» постоянно, во всех трудах своих. Они были в таком положении, что нечего было им бояться, и притом княгиня Дашкова, которая все-таки была главною распорядительницею журнала, глубоко была проникнута, как мы сказали уже, просвещенными и благородными стремлениями. Сама императрица всегда старалась показывать просвещенную терпимость в деле литературы, сдерживая только те порицания и обличения, которые казались ей несправедливыми или опасными. В одном письме к издателям «Собеседника» сказано: «Держитесь принятого вами единожды навсегда правила: не воспрещать честным людям свободно изъясняться. Вам нет причины страшиться гонений за истину под державою монархини,
120
Ibid.
Таким образом, все свободно могли говорить правду о пороках общества и находили себе приют в «Собеседнике». Из свидетельства самого журнала мы знаем, что в редакцию «присылались с легкою и тяжелою почтою из всех концов России огромные кучи разнообразного вранья» и что выбор был затруднителен для издателей [122] . Поэтому в составе книжек, в помещении таких именно, а не других статей, мы должны видеть, собственно, участие вкуса и направления издателей, в особенности когда имеем дело со статьями неизвестных авторов, принадлежащими, может быть, лицам, близким к редакции. Соображая все это, мы не отделяем особенно тех статей, которые приписываем самой княгине Дашковой, а будем рассматривать их вместе с другими неподписанными, а иногда даже и подписанными произведениями, имеющими тот же характер, и будем следовать порядку разных предметов, которые рассматриваются в этих статьях. Кроме «Послания к слову так» и кратких заметок в других статьях, сильную тираду против ласкательства находим в статье: «Моя записная книжка» [123] . Здесь передается мнение одного человека, которого приятель называет мизантропом. Вот это мнение: «Вельможа, украшенный титулами и чинами, более ни о чем не помышляет, как сохранить только ту пышность и великолепия, которые его окружают, и удовольствовать свои страсти, какими бы средствами то ни было. Не погнушается он унижать себя всячески пред вышними, дабы иметь после удовольствие оказывать равномерную гордость низшим, а те, подражая его примеру, льстят его высокомерию, для того чтобы удовольствовать собственные свои пристрастия. Богатства и чины, будучи первым предметом желаний ваших, препятствуют вам почитать природные дарования, дабы приобрести благосклонность вельможи, каким ласкательствам, каким низкостям не должно себя подвергнуть? Потому-то не те занимают места, которые своим дарованием и знанием удобны ко исполнению, но те, которые имели случай, способность и терпение приобрести себе покровителей» [124] . В других статьях говорится нередко с насмешкою о разных милостивцах, а в статье «Картины моей родни» [125] выведена тетушка, которая говорит: «Кто родню забывает, а особенно знатную, в том нет уже божией благодати», и за то, что племянник редко ездит к ней покланяться, называет его «беззаконником и даже антихристом».
121
Epitre de Voltaire a Catherine II (Послание Вольтера к Екатерине II – фр. («Соб.», ч. III, стр. 154)).
122
«Соб.», ч. III, стр. 149.
123
«Соб.», ч. XIII, ст. IV.
124
Ibid., стр. 38–39.
125
«Соб.», ч. XI, ст. V.
Все это такие черты, которые и доныне не утратили своего значения. Они резко характеризуют те грубые понятия, тот жалкий образ поведения, который произошел у нас от смешения старинного невежественного барства с новым чиновничеством. Как во всем почти, у нас тогда и в этом деле обратили внимание только на внешность. Перестали гонять собак и жиреть в бездействии в глуши деревень своих, стали служить дворяне со времен Петра I; но чувство долга, сознание того, что они обязаны именно служить, а не считаться на службе, и служить для того, чтобы быть полезными отечеству, а не для своих выгод, – это сознание было еще недоступно даже большей части вельмож того времени. Службу считали средством для получения чинов, для приобретения богатства, и потому вместо того, чтобы служить, все только прислуживались, а потом, выбравшись в люди, сами начинали важничать и требовать, чтобы пред ними унижались другие. И выслужившийся вельможа пускался опять в древнее барство, только менее, чем прежде, простодушное, а более требовательное и нахальное. Против этого тщеславия внешними отличиями «Собеседник» тоже бросил мимоходом несколько слов, показывая, как они ничтожны и как часто бывают незаслуженны.
С благородным жаром говорит об этом Фонвизин в письме своем по поводу ответов на его вопросы. «Мне случалось по земле своей поездить, – говорит он. – Я видел, в чем большая часть носящих имя дворянина полагает свое любочестие. Я видел множество таких, которые служат или паче занимают места в службе, для того что ездят на паре. Я видел множество других, которые пошли тотчас в отставку, как скоро добились права впрягать четверню. Я видел от почтеннейших предков презрительных потомков, – словом, я видел дворян раболепствующих» [126] . В «Челобитной российской Минерве» Фонвизин так же резко говорит о многих вельможах, которые, «пользуясь высочайшей милостию, достигли до знаменитости, сами не будучи весьма знамениты, и возмечтали о себе, что сияние дел, Минервою руководствуемых, происходит якобы от искр их собственной мудрости, ибо, возвышаясь на степени, забыли они совершенно, что умы их суть умы жалованные, а не родовые, и что по штатным спискам всегда справиться можно, кто из них и в какой торжественный день пожалован в умные люди». Подобную заметку находим в статье «Путешествующие» [127] . «Многие из знатных и богатых, – говорит автор, – мыслят, что если кто не причастен благ слепого счастья и щедрот Плутуса, тот недостоин с ними сообщения; а те, которые уже совсем в бедном состоянии, те им кажутся не имеющими на себе подобного им человечества» [128] . Пример тому, как достигается эта знатность, представляет нам злая сатира: «Повествование глухого и немого» – в IV части «Собеседника». – «Сосед наш, – там сказано, – имел у двора ближнего свойственника и нелицемерного друга. Сия знаменитая особа был дворцовый истопник Касьян Оплеушин, получивший свое прозвище по данной ему от гоффурьера оплеухе за то, что однажды печь закрыл с головнею. Я думаю, однако ж, и всегда был того мнения, что гоффурьер поступил на сию крайность, последуя более своему первому движению, нежели правосудию, ибо Оплеушин был такой мастер топить печи, что те, для которых он топил, довели его своею протекциею и до штаб-офицерского чина» [129] .
126
«Соб.», ч. V, стр. 146.
127
«Соб.», ч. XI, стр. 126.
128
Ibid.
129
«Соб.», ч. IV, стр. 125.