Соблазн быть счастливым
Шрифт:
– Это потому, что ты еще молода: когда стареешь и понимаешь, что времени у тебя остается мало, то даже не представляешь, насколько просто становится что-то менять.
Она не отвечает, и я, отвернувшись, смотрю на дорогу и думаю о Данте и о том, как мерзко я себя чувствую после того, как его увидел. Данте для меня – как зеркало в спальне Россаны, безжалостно отражающее все мои несовершенства.
– А твой брат, – возвращаюсь я к разговору, – он, по-твоему, счастлив?
– С чего вдруг у тебя все эти вопросы о счастье?
– Я бы хотел видеть, что вы довольны своей жизнью.
– Нет, неправда, просто ты чувствуешь себя виноватым.
Да, так и есть, она права. Звева – крепкий орешек, и она не боится меня, как боится ее брат. И потом, она – адвокат, выводить врунов на чистую воду – часть ее работы.
– В любом случае, не беспокойся: хоть и без твоей помощи, мы все равно чего-то добились
– Ты, как всегда, очень любезна.
– Если тебе не хочется выслушивать некоторые вещи, то не задавай вопросов. Ты всегда молчал и всегда был всем доволен, так и продолжай.
Мы уже приехали, мне нужно выходить.
– Во всяком случае, я думаю, что он доволен жизнью.
– Почему он не говорит мне, что он не такой, как все?
– Ты опять за свое? Не втягивай меня в то, что меня не касается!
Затем она чмокает меня в щеку. Это ее способ показать мне, что я ее уже достал и мне пора выметаться из машины. Выйдя и закрыв за собой дверцу, я стучу костяшками пальцев по окну машины. Жду, пока Звева опустит стекло, и просовываю голову в салон.
– Скажи мне правду – этот любезный художник, изображающий Супермена в мини-юбке, это его друг?
– Пока, пап, – говорит она и поднимает стекло. Машина трогается с места.
Да, это его друг. Я распахиваю дверь подъезда и вызываю лифт. По крайней мере этот Лео Перотти очень вежливый и улыбчивый. Этих качеств Катерине хватило бы, чтобы им очароваться. Но вот я свою невестку представлял себе совсем иначе. Но жаловаться не приходится – во всяком случае, он хотя бы не лысый и не мохнатый.
Мое фиаско
У одних людей жизненный путь прямой, у других – более извилистый. Моя жизнь, вне всякого сомнения, относится ко второй категории. Не так часто случалось, чтобы я точно знал, чего я хочу и как достичь своей цели, в большинстве случаев я просто плыл по течению. Дело в том, что с самого детства я понял, что для того, чтобы следовать мечте, ты должен быть готов чем-то жертвовать, хотя бы своим свободным временем; мне же никогда не хотелось ничем себя обделять и уж тем более лишаться свободного времени. Многие мои школьные товарищи в результате стали заниматься тем, к чему стремились – вернее сказать, чего желали для них их родные. Но у моих родителей не было в отношении меня никаких грандиозных планов, в том числе и потому, что, как мне кажется, и планов-то у них оставалось не так уж много: почти все их мечты были уже реализованы двумя моими старшими братьями. Поэтому если я сегодня и жалею о том, что не построил достойной карьеры, то, во всяком случае, я не должен предъявлять претензий призракам тех, кого уже больше нет. Хотя, разумеется, так было бы удобнее. Однако нет: в моей профессиональной несостоятельности я могу винить исключительно себя самого и свое недостаточное упорство. Мой отец всю жизнь был рабочим, и в день, когда мне наконец вручили аттестат зрелости, он явился в черном пиджаке, который был ему велик и висел на его худых плечах, как шаль на какой-нибудь древней бабульке. После аттестата он уже больше ничего от меня не требовал и был доволен даже этой малостью, что принял от меня как подарок. И поэтому я решил, что мне достаточно звания бухгалтера, имевшегося у меня в кармане, и пустился на поиски работы: в середине пятидесятых это было не такой сложной задачей. У одного из дядей моей матери была своя контора по оказанию бухгалтерских услуг в Мерджеллине [5] ; там я начал работать по специальности и там же понял, что работа бухгалтера не для меня – так что я попрощался с дядей и убрался из конторы.
5
Мерджеллина – исторический район Неаполя в прибрежной зоне, у подножия холма Позиллипо. Живописная набережная Мерджеллины – одно из любимейших мест для прогулок и отдыха горожан и гостей города (прим. перев.).
И на этот раз мои родители снова ничего не сказали. Как и не стали противиться, когда меня приняли на работу в фирму по торговле обувью, где на первых порах моей обязанностью было доставлять обувь со склада в магазин и обратно. Потом в какой-то момент владельцу, не знаю как, стало известно о моей специальности по образованию, и он попросил меня разобраться со счетами фирмы и навести в них порядок. Меня хватило на десять месяцев, под конец как-то вечером – было Рождество – я внезапно почувствовал, что легким не хватает воздуха, и сделался красным как помидор. Рядом со мной сидела дочь владельца фирмы, незадолго до этого начавшая помогать отцу и уже попавшаяся в ловко раскинутую сеть моих ухаживаний. Не знаю, была ли эта паническая атака (по тем временам считавшаяся, разумеется, обычным недомоганием) вызвана моим возвращением в мир расчетов и цифр или же давящим на меня присутствием девушки, которая, как мне казалось, стремилась запереть меня в клетку заранее предопределенной жизни. Я встал с места и, не говоря ни слова, сбежал оттуда.
Какой-то период времени я работал даже частным детективом. Это было забавно – по большей части мне приходилось заниматься слежкой за неверными женами. Правда, и эта моя работа долго не продлилась. Следя за женщинами, я влюбился в одну из них. Наша страсть была короткой, но необыкновенно яркой – прямо как тирада моего шефа, когда он вышвырнул меня на улицу. Дело в том, что в кульминационный момент наших любовных отношений я раскрыл моей возлюбленной, кто я на самом деле такой.
В общем, в течение нескольких лет я хватался то за одну, то за другую работу – лишь бы нигде не пускать корни и не жить под гнетом соображений о посредственном, но обеспеченном будущем. А потом я встретил Катерину. Она была секретаршей в конторе, предлагающей услуги бухгалтерского учета, где я очутился по ходатайству одного из моих братьев. Он был так счастлив, что помог мне, что у меня не хватило мужества отказаться от этого предложения, хотя я с первого дня уже понимал, что не вижу своего будущего в этой конторе. Однако вышло так, что я остался в ней на всю жизнь, успев за это время завоевать Катерину, жениться на ней, завести двоих детей, а потом переключить свое внимание на других женщин.
Я сразу же влюбился в нее, как только увидел. Она была очень милой, скромной, но решительной, элегантно одевалась и всегда была готова оказать помощь и радушный прием. Да, точно, это верное слово: Катерина умела принимать, во всяком случае поначалу. Меня же всегда привлекали те, кто позволял мне поживиться любовью, не претендуя на взаимность.
В эти годы я снова вернулся к профессии бухгалтера и проводил дни в расчетах, в поиске жилья, которое должно было стать нашим домом, и мебели для его обстановки. Потом в какой-то момент я решил остановиться. Я просто больше не мог – я ненавидел эту работу, вычисления, цифры, необходимость плесневеть за рабочим столом. Я ненавидел свою жизнь, которую – в какой уже раз – выбрал не я сам.
Всю мою жизнь я пытался убежать от сидячей работы – и я потерпел фиаско. Всю мою жизнь я брыкался что было сил, веря, что смогу ускользнуть от судьбы, решившей, как мне казалось, поймать меня в западню. Я потерпел фиаско. Всю мою жизнь я менял разные пути, лишь бы только не становиться бухгалтером. Я потерпел фиаско.
Так или иначе, Катерина в этот период очень меня поддерживала: она понимала мое состояние души и подстегивала меня искать мой собственный путь. Я убедил себя в том, что очень ее люблю – хотя уже в тот момент знал, что ничего к ней не испытываю, и вновь ринулся на поиски занятия, более созвучного моему представлению о жизни. Затем пришла новость, что Катерина беременна. Таким образом, ей пришлось оставить контору, а мне, наоборот, вернуться. Работа бухгалтера в очередной раз дотянулась до меня своими длинными щупальцами. Разумеется, в этом не было никакой вины Катерины, вот только подсознательно я обвинял именно ее и ее начавший расти живот. Из-за этой беременности я был вынужден навсегда проститься с любым моим стремлением к бунтарству: по вине моей жены мне предстояло вести ту жизнь, которую я не хотел. Именно тогда я и начал ее ненавидеть. Звева еще сидела у нее в животе, а я уже был плохим мужем.
Я работал бухгалтером сорок лет. Работа была для меня чем-то второстепенным – как музыка, играющая для фона. Моя жизнь состояла из другого: в ней были мои дети, любовницы, безответная любовь, друзья, мечты, так и оставшиеся мечтами и с годами превратившиеся в сожаления. Тем не менее – и сейчас я это понимаю – нельзя относиться к работе как к чему-то, что находится в стороне от твоей жизни, потому что в стороне она никогда не остается. Я бы не совершил многих глупостей, с помощью которых я пытался придать смысл моему существованию, если бы у меня была работа по душе.
Конечно, страстная увлеченность чем-либо не заставит тебя полюбить жену, не научит в полной мере радоваться роли отца и даже не поможет стряхнуть с себя, наконец, всю ту грязь, что налипла на тебя с детства – это правда, но она хотя бы позволит тебе, закрывая вечером глаза, не погружаться в пучину бесконечных терзаний. Я же всю жизнь провел, ища виноватых и жалуясь – на Катерину, на мою работу, на то, что мне не хватает свободы, на неправильно сделанный выбор, на детей, отнимавших у меня силы, на стремительно летящее время – лишь бы не смотреть в глаза единственной настоящей правде: я сам оказался неспособен ничего изменить.